Контракт предусматривал тридцатипроцентный аванс, и София, понимая, что может вести работу из любого места в мире, воспользовалась этими деньгами для того, чтобы оплатить поездку в Израиль. Почему?

Оставшись без матери, зажигавшей свечи в шаббат, и без отца, выпевавшего древние благословения над хлебом и вином, она потеряла соприкосновение с религией своего изувеченного детства. Однако после долгих скитаний по миру она ощущала потребность каким-то образом вернуться домой, убедиться в том, что она еще способна принадлежать к какому-то месту. Ничто не звало ее в Стамбул – теперь мирный, утихомирившийся, добившись собственного разрушения. Любые связи с Испанией были слишком сомнительны, носили ненадежный и исторический, по сути, характер. Итак, остается Израиль. Родина по умолчанию, решила она.

В первый же проведенный в Иерусалиме день застенчиво, впервые в жизни, она посетила миквэ, место ритуального омовения. Выбрала она ее наугад, не зная, что так поступают израильтянки, готовящиеся к свадьбе.

Дама, обслуживавшая это заведение, сначала решила, что София собирается замуж, и очень расстроилась, обнаружив, что у нее нет молодого человека.

– Такая красотка! Такое восхитительное тело! Какая потеря! – воскликнула женщина, улыбаясь смущенной Софии. – Так что оставайся здесь! Сделаешь алию, найдешь хорошего еврейского парня, естественно, наделаете кучу очаровательных детишек!

Возражать против доброжелательного совета противоестественно, и она вообще удивилась тому, что хотела бы это сделать, пока ее обихаживали и очищали – волосы, ногти… обмывали, разглаживали, натирали, освобождали от косметики, пыли, от прошлого. Почему же и не остаться, спросила она себя.

Потом ее, завернувшуюся в белую простыню, проводили к собственно купальне-миквэ и предоставили возможность самой сойти по кафельным ступенькам, составлявшим причудливую мозаику, в теплую чистую воду. Работница миквэ остановилась за приоткрытой дверью, помогла ей вспомнить еврейские молитвы и напомнила:

– Три раза, с головой, так чтобы ни один кусочек тебя не торчал над водою. И не торопись никуда, моя дорогая. А теперь я оставлю тебя.

B третий раз вынырнув из воды, убрав со лба волосы и вытерев глаза, София ощутила себя невесомой и парящей во времени, пока слова древних молитв проплывали в ее памяти. Существовало молитвенное благословение на вкушение первого плода после зимней нужды, вспомнила она молитву, произносимую ныне перед новым началом, перед поворотной точкой в жизни: Да будешь ты благословен, владыка Вселенной, давший нам жизнь, поддерживающий нас и позволивший нам дожить до этого дня…

Быть может, связанные с миквэ разговоры о замужестве и детях напомнили ей об Эмилио Сандосе. После той последней ночи с Жобером София Мендес держалась в стороне от мужчин – их было в ее жизни слишком много, и пришли они слишком рано. Но даже при всем этом она находила священнический целибат варварством. Все, что она знала о католицизме, вселяло в нее отвращение – эти гонения, эту концентрацию внимания на смерти, на мученичестве, уже сам главный символ его, являвшийся инструментом римского карательного правосудия, потрясающим в своей жестокости. Первоначально работа с Сандосом воспринималась ею как акт героического самопожертвования: сотрудничество с испанцем, всегда в черной рясе, наследником инквизиции и изгнания, адептом пиратской религии, забравшей хлеб и вино у шаббата и превратившей их в плоть и кровь.

Однажды вечером у Джорджа и Энн она даже бросила ему вызов под расслабляющим воздействием рома Ронрико:

– Объясните мне смысл мессы!

В наступившей тишине он замер, разглядывая свою тарелку и куриные кости на ней.

– Возьмем, к примеру, Звезду Давида, – наконец проговорил Эмилио. – На мой взгляд, чрезвычайно могущественный символ – Божественное начало нисходит вниз, человеческое восходит вверх. В центре, на пересечении, человеческое и Божественное встречаются. Именно в этой области и происходит месса.

Он поднял глаза, полные светлой искренности, и взгляды их соприкоснулись.

– Насколько я понимаю, в этом месте Божественное и земное сливаются воедино. Возможно, в качестве обетования. Того, что Бог низойдет к нам, если мы протянем к нему руки, и того, что такое повседневное действие, как вкушение хлеба и вина, может преобразиться и стать священным таинством. – Затем чистая, как восход, улыбка осветила его смуглое лицо. – И ничего умнее этих немногих слов, сеньорита Мендес, я вам не скажу – после трех рюмок рома и в конце долгого рабочего дня.

Возможно, призналась она себе, что один из них ошибается. По невежеству. Или из предрассудков. Сандос не пытался обратить ее. Он явно обладал впечатляющим интеллектом, а кроме того, казался ей чистосердечным и законченным как личность. Она не знала, что делать с его верой в то, что Бог призывает их вступить в контакт с Поющими. Среди иудеев были такие, кто верил в то, что Бог пребывает в мире и действует активно и целеустремленно. После Холокоста сторонников этой идеи существенно поубавилось.

Жизнь, однако, убедила Софию в том, что ее собственные молитвы об избавлении остаются неуслышанными, если только не верить в то, что Жан-Клод Жобер был посланцем Господним. Тем не менее Израиль восстал из пепла шести миллионов. Жобер вывез ее из Стамбула. Она была жива. И теперь свободна.

В тот день София покинула миквэ с острым ощущением собственного предназначения, а когда вернулась в свою комнату, немедленно позвонила в Сан-Хуан Сандосу и самым ровным тоном, без ложной скромности или бравады сказала:

– Мне хотелось бы принять участие в вашем проекте. Не только на стадии подготовки к полету, но и стать членом экипажа. Мой бывший брокер в состоянии предоставить вам должные оценки моих компетенций для подобного предприятия. Я быстро приспосабливаюсь к изменившейся ситуации, обладаю чрезвычайно широким опытом, как техническим, так и культурным. И я могу под совершенно иным ракурсом представить проблемы, с которыми предстоит столкнуться экипажу, что также может оказаться полезным.

Он не проявил и тени удивления, но корректно и с уважением объявил, что передаст ее предложение своему начальству.

А потом была встреча с этим эксцентриком, этим Ярброу. Он сыпал анекдотами, задавал лукавые, но проницательные вопросы, дважды по-настоящему рассмешил ее, но в итоге проговорил на своем неподражаемом диалекте:

– Итак, милая моя, наша Компания уже нанимала тебя, потому что ты сметливей черта и запрягаешь мгновенно, умеешь работать за шестерых мулов и ладишь со всеми теми, кого мы уже избрали. И я рассчитываю на то, что ты способна понять все что угодно, если только захочешь, что, наверное, важнее всего прочего, если мы действительно встретим этих Певцов. Но что убеждает меня, человека столь же уродливого, как пара жаб в болотной луже, это то, что твое присутствие внутри этого камня в течение шести или восьми месяцев полета не позволит нам выцарапать свои собственные глаза. Мне, конечно, придется связаться с боссом, однако в том, что касается меня, если ты согласна, то считай, что ты уже с нами.

Она недоуменно посмотрела на него:

– Это означает «да»?

Он ухмыльнулся в ответ:

– Да.

Из своего окна она могла видеть Котель, Западную стену.

Шорох молитв отсюда невозможно было услышать, тем не менее она прекрасно видела приливы и отливы публики, туристов и паломников, указующих, молящихся, проливающих слезы, заталкивающих в щели между древних камней небольшие записки с прошениями и благодарными молитвами. И она поняла, зачем приехала сюда. Она приехала в Израиль для того, чтобы попрощаться с прошлым.

Компьютер звякнул, извещая о прибытии почты, открыв файл, она прочла короткий ответ Йена Секидзавы и улыбнулась.

– Готово, – значилось на экране.

* * *

В ТОМ ГОДУ несколько великолепных образчиков искусства эпохи Ренессанса были без огласки проданы частным лицам. На аукционе в Лондоне удалось найти цену ранее считавшемуся бесценным собранию восточного фарфора. Давно покоившиеся в чьих-то руках объекты недвижимости и портфели ценных бумаг появлялись на рынке – в заранее просчитаное время и в старательно выбранных местах, где продажа могла принести значительный доход.

Речь шла о получении прибыли, ликвидации некоторых активов, перемещении капитала. Необходимая сумма, как и предсказывала София Мендес, отнюдь не являлась ничтожной, однако нельзя было сказать, что Общество понесло существенный ущерб, она даже не повлияла на миссии Ордена Иисуса и его благотворительные проекты, оплачивавшиеся из регулярных поступлений от образовательных и исследовательских заведений, арендных соглашений и патентных лицензий. Накопленная таким образом сумма помещалась