Надо же ухитриться, чтобы Макаренко стал идолом! И чуть ли не пугалом! Въелась в нас этакая зараза: «Не отклоняться и преклоняться без размышлений...»

III

Неутомимо работал Федор Васильевич на Кубани в первые годы советской жизни. Гладков — заведующий отделом народного образования. Гладков — редактор газеты «Красное Черноморье». Гладков — неуемный политпросветчик. Военный комендант города Новороссийска рассказывал мне, что летом 1920 года Федор Васильевич Гладков врывался в комендатуру, сбросив с кудрей блинообразную кепчонку, и требовал, требовал, предлагал, предлагал, настаивал, сердился, ругался, добивался своего, смеялся, весело шутил и, накинув на голову свой неказистый «убор», исчезал. После его «налетов» хотелось работать быстрее, оперативнее, инициативнее. «У нас звали его «метеором» за все: за быстроту движений, но больше — за умение, добившись своего, не задерживаться, а стремиться дальше».

Только в конце 1921 года Федор Васильевич сумел освободиться от обязанностей нелитературного характера, чтобы заняться писательским трудом.

— Алексей Максимович похлопотал, и меня отпустили в Москву. Отпустили, освободили, а только приехал в столицу, как вскоре был назначен директором рабфака при фабрике «Гознак». Еще два года в педагогах походил! Да еще к тому же заведовал школой подростков, о чем в последнее время чуть совсем не забыл. Татьяна Ниловна уже мне напомнила, да еще с добавкой: будто уж очень с этими подростками я «носился», заботился...

Как-то, гуляя в районе старых Хамовников, Федор Васильевич остановил меня на Пироговке у здания с вычурным фасадом:

— Это он, мой рабфак... — Помолчал, заглянул куда-то влево от здания, сказал: — Сколько раз я сюда хаживал... в день по нескольку раз... Потянул он из меня жилушки, да вот не жалко. Ей-богу... Требовательный народец в нем учился. Приходилось подбирать преподавателей поязыкастей. Гугнивых народец слушать не хотел. Один спец-лингвист слово «сани» два часа разбирал, — так просмеяли и меня за эти «сани». Ну что ж... Работали решительно. Учились, как требовалось: рабфак. Рабочий факультет. А? Музыка! И было — учение — свет. Учение! А не «учеба». Не люблю «учебы». Послушать только: у‑че-ба... «Рабфак» — люблю, «учебу» нет. Хм... «Учеба — свет, а неучеба — тьма»...

Не любил слово «учеба» ни учитель Гладков, ни писатель Гладков.

«Цемент» решил судьбу педагога Гладкова: Гладков стал крупнейшим советским писателем, новатором в литературе, ставившим перед нею новые творческие проблемы.

Но учитель не ушел из души, из творческих замыслов писателя. Федор Васильевич считал важными страницы романа «Энергия», на которых он рассказал о судьбе бывших беспризорников и правонарушителей Татьяны и Вакира, о руководителе колонии Шастике, который сыграл решающую роль в выпрямлении их жизни (глава «Истоки»). В архиве писателя лежат рукописи статей о школе, приготовленные им в 30‑х годах.

Перед самой Великой Отечественной войной Федор Гладков опубликовал поэтичную повесть «Березовая роща», где одним из привлекательнейших героев явился учитель Мартын Мартынович Подсосов, жаждущий обновления жизни, восторженный участник преобразования природы. (Фамилия героя увековечивает память о забайкальском учителе Подсосове, с которым молодой Гладков начинал свой революционный путь в годы первой русской революции.) В повести раскрывается богатая и скромная натура русского учителя. Вне коллектива, вне среды своих питомцев не представляет своей жизни Мартын Мартынович. Потому-то ему чуждо состояние одиночества, сиротливости. Советы, которые он дает молодым учителям, проникнуты глубокой озабоченностью: «Не поучайте до изнурения, а воспитывайте». Он укрепляет в сознании своих молодых соратников заботу об «устроении человеческой жизни». В своем возбуждении, даже в раздражении он не представляется сварливым стариком. Хорошо его понимает молодая учительница Клавдия Николаевна: «Как вы интересно негодуете, Мартын Мартынович!» Да, Мартын Мартынович справедливо негодует, видя и осуждая погоню некоторых деятелей школы за стопроцентным «отличничеством». Он осуждает боязнь этих педагогов «жуткой власти улицы» над некоторыми школьниками. Старику противен тип «замнача», «благовестника механической системы», который под флагом борьбы за науку и технику «хоронил» поэзию, отличившись геростратовским афоризмом:

— Предоставим последним поэтам хоронить своих «мертвецов».

Не таков старый Подсосов, воспитавший сына, ставшего потом летчиком-героем, готовящимся в полетах «узнать свою планету». Искусство помогало отцу и педагогу воспитать сына подлинно новым человеком. Как эта коллизия близка сегодня нам, знающим реальных современников — отца-учителя Степана Титова и его сына-космонавта Германа Титова!

Заканчиваешь чтение повести «Березовая роща», и навсегда западают в сердце верные слова одного из ее героев:

«Счастлив тот, у кого есть лучший из друзей — учитель».

Во время Великой Отечественной войны Гладков, разивший фашизм словом публициста и художника, написал трогательный рассказ об учительнице, всей своей тридцатилетней работой в школе доказавшей, что воспитание молодых «...очень душевное искусство» («Сердце матери», 1942). Дочь ее Соня, воспитанная матерью в духе патриотической преданности социалистической родине, уходит на фронт. Наталья Степановна, получив весть о ее гибели, не поддается отчаянию, ибо питомцы не оставляют ее в одиночестве. Молодая учительница Оля с дочерним чувством относится к Наталье Степановне, воспринимая от нее трудную науку «учиться учить и воспитываться воспитывать».

IV

С осени 1933 года на Тверском бульваре, в Доме Герцена, был открыт Литвуз, унаследовавший традиции Высшего литературно-художественного института, основанного в 1921 году и руководимого тогда Валерием Яковлевичем Брюсовым. Теперь Литвуз был открыт по идее Максима Горького, вынашиваемой им издавна, о чем мы знаем из его воспоминаний о Владимире Ильиче Ленине. Примечательно, что несколько преподавателей и воспитанников «брюсовского» института были потом педагогами Литвуза (Михаил Степанович Григорьев, Леонид Иванович Тимофеев, Николай Иванович Замошкин, Михаил Аркадьевич Светлов и другие). Сначала Литвуз был вечерним. В нем молодые литераторы, без отрыва от своих основных производственных баз, получали филологическое образование. Наборщики, метростроевцы, слесари — «все побывали тут». Назывался вуз по своим начальным буквам полного титула: ВРЛУ — Вечерний рабочий литературный университет. В писательских недрах говорили об этом детище разноречиво и нередко скептически. Сам добрый «папаша» Владимир Петрович Ставский, душевно расположенный к первому составу своеобразных студентов, говорил руководителям ВРЛУ в глаза:

— А кого вы нам будете в нем готовить? Сможешь ли ты, дорогой руководитель, выпустить из института Чехова? Короленко? Горького? Или даже подобного мне, грешному, литератора? Нет, говоришь? Правильно. Ежели нет, так зачем же нам ребят мутить, а?

— Но ведь вы же на открытии вуза правильно объясняли этим ребятам, в чем состоит главная задача университета.

— И я говорю — правильно. Университет нужный. Но как бы не свихнулись ребята, подумают: поучимся и — в Бальзаки,