И среди них ни одного, которое не пригодилось бы при переиздании романа. Мы никогда не забудем, что в литературе нашей Федор Васильевич был ревнителем чистоты великого нашего языка, хранителем его необъятных сокровищ...

До последнего вздоха сохранив верность Коммунистической партии, активным членом которой он был, Федор Васильевич обладал прекрасной ненавистью к подлинным врагам нашего великого дела. Но другой стороной этой ненависти была его благородная и деятельная любовь к друзьям и сотоварищам.

Высокий образ писателя-коммуниста, писателя-друга навеки останется в сердцах писателей младших поколений, в сердцах благодарного многомиллионного читателя.

1959

В. Сидорин

УЧИТЕЛЬ

Счастлив тот, у кого есть лучший из друзей — учитель.

Ф. Гладков, «Березовая роща»

I

В многогранной деятельности Федора Васильевича Гладкова, как известно, значительное место и время занял педагогический труд. Сам Федор Васильевич считал учительскую работу серьезным фактом своей биографии.

— Да, педагогическая стезя — это моя, можно сказать, первая профессия. Я еще мальчонкой начал учительствовать.

— Как так?

— А это я вам скоро в книжке изложу. Мать родную грамоте обучал. А было мне тогда неполных десять годков.

И Федор Васильевич рассказал об этом в третьей автобиографической повести — «Лихая година». Рассказал он о том, как его мать потянулась из мрака к свету знания и как первые уроки грамоты ей преподнес Федя. В самом описании переживаний своей первой «ученицы» автор, зрелый писатель и пожизненный педагог (да, Федор Гладков был педагогом всегда!), великолепно проявил и мастерство художника, и тонкий дар психолога.

Вот оно, то место «Лихой годины», где изображен урок девятилетнего «педагога»:

«В этот вечер она понятливо запомнила пять букв и пропела несколько односложных слов. Это так потрясло ее, что она уставилась на меня, застыла на минуту и трепетно обняла меня и прижала к себе. И я сразу понял, что эти пять букв и неожиданно рожденные ими слова, бессвязные, смешные и странные: «ах», «да», «дар», «пар» — огромное событие в ее жизни, что для нее открывается какой-то новый, таинственный мир. Она счастливо засмеялась, и я слышал, как гулко билось ее сердце».

Ниже в книге описан и один из уроков чтения, проведенный Федей с надлежащим «педагогическим тактом», хотя учитель и не справился сразу с интересом, проявленным ученицей к печатному слову. Мать призналась Феде, что она читает «в себя»: «Каждое словечко пью, как капельку». Она «с поющей протяжностью» прочитала строки стихотворения:

Вчера я отворил темницу

воздушной пленницы моей...

И вдруг уронила голову на руку, лежащую на книжке, и заплакала. Я бросился к ней.

— Ну чего ты, мамка... ни с того ни с сего?..

Она подняла лицо, мокрое от слез, и трепетно улыбнулась.

— Как хорошо-то, Федя! Сердце у меня встрепенулось... Вся обневедалась: аль это я прочитала?..»

Как-то в разговоре Федор Васильевич заметил, что эта его ранняя «педагогическая практика» не просто совпала со школьными годами, но, возможно, явилась порывом подражания искусству преподавания его первой учительницы Елены Григорьевны Парменионовой. О ней Федор Васильевич всегда вспоминал с неизменной сердечной благодарностью. В повести «Лихая година» образ ее воссоздан ярко и душевно. Читатель не может не любоваться солнечной энергией этой жизнерадостной русской девушки, приехавшей в глухое старообрядческое село «сеять разумное, доброе, вечное». Ее непосредственность отнюдь не была порождена наивным неведением суровых условий: нет, она видит и знает эти условия. Но она не пуглива, а смела, настойчива: она убеждена в своей правоте и в своем призвании. На грубый нажим попа, склонявшего молодую учительницу к борьбе с раскольниками «сообща» и убеждавшего ее в том, что учительство служит у нас «церкви и отечеству на пользу», Елена Григорьевна с чувством достоинства возразила:

«Я работаю, батюшка, в светской земской школе. Ребят я учу грамоте, воспитываю любовь к книге, к знанию. Я стараюсь, чтобы каждый из детей был чист, честен и трудолюбив».

На второй приступ священнослужителя она смело и твердо заявила:

«Учительская интеллигенция идет в деревню не для религиозной борьбы, а для просвещения народа — для того, чтобы воспитать человека».

С именем первой учительницы Федор Гладков связывает многое светлое, хорошее, что он испытал в школьные годы. Уроки Елены Григорьевны были для него и для его сверстников увлекательнее игр, прогулки ребят с учительницей казались радостными и романтичными. Само поведение Елены Григорьевны при начальствующих лицах воспитывало в детях гордое чувство собственного достоинства. Дружба учительницы со своими коллегами из соседних сел давала Феде возможность знакомиться с благородными тружениками народного просвещения, людьми, жизнь которых в большинстве случаев была очень трудной. Тяжела судьба Нила Нилыча и его жены, тоже учительницы. Однако драма жизни не согнула их, не разрушила нравственной целостности. А как обаятелен другой товарищ Елены Григорьевны — «милый Богдаша», учитель из села Спасо-Александровка, «высокий парень с густым руном волос на голове, добродушный шутник». С открытым чувством светлой радости рассказывает Федор Васильевич о веселом, хотя и «гонимом мятежнике», каким действительно был в дореволюционной России этот учитель, ставший впоследствии одним из первых русских пролетарских поэтов, — Александр Алексеевич Богданов. Мы встречали А. А. Богданова в 30‑е годы, старого, седого, с бороздами морщин на худом лице. Но глаза его были молодыми, жизнелюбивыми, как и сам их обладатель. Он ходил с палочкой, внимательно слушал выступления молодых поэтов, заходил в довоенные годы и в наш Литературный институт. Заходил, слушал звонкие голоса поэтов-студентов, хорошо, как-то по-богдановски, вздыхал и говорил: «Счастливчики... Эка, как им везет!» Интересовался характером обучения литературной поросли. Как-то заметил, не мимоходом, а убежденно:

— Не облегчайте их учения, больше давайте им знаний, чтобы потом народ больше с них требовал, когда войдут в жизнь...

Федор Васильевич тепло вспоминал об этих встречах:

— Мы же с ним земляки — саратовцы-пензенцы. Можно сказать — родня. По земле нашей и по духу: оба — педагоги. Поэт он, пожалуй, больше в душе, чем высказалось в его стихах. Но и в них есть настоящая сила — это преданность революционному долгу, убеждение и страсть.

И Федор Васильевич как бы в подтверждение процитировал две строчки из стихов А. А. Богданова:

В каждой букве, в каждой строчке —