Именно в тот вечер я заметил первую из ран, которые Воэн наносил сам себе. У заправочной станции на Вестерн-авеню он нарочно зажал ладонь дверью машины, изображая травму молодой администраторши после бокового удара в столкновении на парковке отеля. Воэн постоянно ковырял присохшие корки на костяшках пальцев. Шрамы на коленях, уже год как зажившие, вновь начали открываться. Капельки крови проступали через ткань подранных джинсов. Красные пятна появлялись на бардачке, на нижнем крае радиоприемника, помечали черный винил обивки дверей. Воэн подначивал меня ехать быстрее, чем позволяли дорожные условия. Когда я резко тормозил на перекрестке, Воэн нарочно бился о приборную доску. Кровь мешалась с высохшей спермой на сиденьях, пятнала отметинами мои ладони, когда я поворачивал руль. Лицо Воэна стало бледнее, чем прежде; он метался в нервных припадках по салону автомобиля, как беспокойное животное. Его перевозбуждение напоминало мне собственный долгий отход после нехорошей кислотной поездки несколько лет назад – больше месяца я чувствовал себя так, словно в голове моей распахнулось окошко в ад, словно оболочки мозга обнажились в ужасной аварии.

Моя последняя встреча с Воэном – пик долгой карательной экспедиции в мою же собственную нервную систему – состоялась неделей позже в верхнем вестибюле Океанского терминала. Теперь мне кажется ироничным, что это стеклянное здание полета и возможностей стало точкой нашего расставания в жизни и смерти. Шагая ко мне среди хромированных стульев и столов, отражаясь в бесчисленных стеклянных панелях, Воэн выглядел как никогда брошенным и неуверенным. Усеянное оспинами лицо и неровная походка – он пробирался среди пассажиров, ожидающих объявления рейса, – придавали ему вид фанатика-неудачника, упрямо не желающего бросать навязчивую идею.

Он остановился рядом со мной у бара, я встал, чтобы поздороваться, однако Воэн, не узнавая, смотрел на меня, как на мутное пятно. Его руки шарили по стойке, ища руль; на костяшках пальцев поблескивала в свежих ссадинах кровь. Шесть дней я беспокойно ждал в офисе и дома, глядя в окно на автостраду и бросаясь к лифту, когда замечал, что на дороге промелькнула его машина. Я вчитывался к колонки сплетен в газетах и киношных журналах, стараясь угадать, какую кинозвезду и какого важного политика теперь преследует Воэн, собирая в мыслях детали воображаемых автокатастроф. Все приключения наших совместных недель оставили меня в состоянии нарастающей жестокости, и разрядить ее мог только Воэн. В фантазиях, занимаясь любовью с Кэтрин, я представлял гомосексуальный акт с Воэном, как будто только этот акт может раскрыть коды извращенной технологии.

Утром он позвонил мне (я едва узнал голос) и предложил встретиться в аэропорту. Возможность снова увидеть его, разглядывать округлости ягодиц и бедер в рваных джинсах, шрамы у губ и под подбородком наполнила меня тяжелым эротическим возбуждением.

– Воэн… – Я попытался впихнуть коктейль ему в руки. Он равнодушно кивнул. – Глотните. Позавтракаете?

Воэн даже не притронулся к коктейлю. Он смотрел на меня с сомнением, как снайпер, прикидывающий расстояние до цели. Взяв кувшин с водой, он долго наблюдал, как покачивается жидкость. Когда Воэн наполнил грязный стакан на стойке и жадно выпил, я понял, что у него начинаются первые стадии кислотного кайфа. Он сжимал кулаки и выгибал пальцы, поглаживая пораненные губы.

Мы пошли к его автомобилю, припаркованному во втором ряду за аэропортовским автобусом. На пассажирском сиденье «Линкольна» Воэн глядел, как я вожусь с зажиганием, насмешливо улыбаясь тому, с какой страстью я разыскивал его, и все же признавая свое поражение и мою власть над ним. Когда мотор завелся, мой приятель положил перевязанную ладонь на мое бедро. Удивленный этим физическим контактом между нами, я сначала решил, что Воэн пытается подбодрить меня. Он поднес руку к моему рту, и я увидел в его пальцах мятый серебряный кубик. Развернув фольгу, я положил кусочек сахара на язык.

Мы выехали из аэропорта через туннель, пересекли Вестерн-авеню и поднялись на развязку. Минут 20 я вел машину по Нортхолтскому шоссе, по средней полосе – так что быстрые машины обгоняли нас с двух сторон. Воэн прилег щекой на прохладное сиденье, свесив руки по бокам. То и дело кулаки его сжимались, руки и ноги непроизвольно подергивались. Я уже начал ощущать первые эффекты кислоты. Ладони казались прохладными и мягкими; вот-вот из них вырастут крылья и поднимут меня в водух. Ледяной нимб собирался над крышкой черепа, как облако в ангаре космической ракеты.

Я уже совершал кислотное путешествие два года назад. Тогда возник параноидальный кошмар, я впустил троянского коня в собственный мозг. Кэтрин, тщетно пытавшаяся успокоить меня, вдруг обернулась злобной хищной птицей. Та проклевала дырку в моем черепе, и мои мозги вытекали на подушку. Я, помню, плакал, как дитя, повиснув у нее на руке, и умолял не бросать меня, когда мое тело съежится до пустой оболочки.

Напротив, с Воэном я чувствовал спокойствие, уверенность в его любви ко мне: он как будто вел меня по шоссе, которое создал лишь для меня одного. Машины, обгонявшие нас, были всего лишь проявлением громадной любезности с его стороны. И в то же время я не сомневался, что пронизывающие мое тело щупальца ЛСД – часть нелепого замысла Воэна, и залившее мой мозг возбуждение колебалось между враждой и приязнью, отныне взаимозаменяемыми чувствами.

Центральный круг развязки мы объезжали по медленной полосе, а добравшись до автострады, я прибавил газу. Перспективы изменились. Бетонные стены подъездной рампы нависали над нами светящимися утесами. Ныряющие и извивающиеся линии разметки образовали лабиринт белых змей и корчились под колесами машин. Дорожные знаки висели над головой, как благородные бомбардировщики. Я прижал ладони к ободу руля, отпустив машину в золотистый воздух. Два аэропортовских автобуса и грузовик обогнали нас, почти не шевеля колесами, как свисающие с неба декорации. Казалось, все машины на автостраде застыли, и только Земля под ними вертится, чтобы создать иллюзию движения. Через кости предплечий, жестко связанных с рулевой колонкой, я ощущал малейшую дрожь колес на дороге стократно усиленной, так что мы неслись по крошкам гравия и цемента, как по поверхности небольшого астероида. Ворчание трансмиссии отдавалось в ногах и позвоночнике и эхом вторилось в черепной коробке – я словно сам лежал в трансмиссионном туннеле машины, мои ладони принимали крутящий момент с коленвала, а ноги вращались, двигая автомобиль вперед.

Воздух над дорогой светлел, как в пустыне. Белый бетон превратился в изогнутую кость. Волны тревоги окутывали машину волнами жары от горячего асфальта. Глядя на Воэна, я пытался справиться с нервным спазмом. Обгонявшие нас автомобили раскалились на солнце; я был уверен, что их металлические корпуса уже готовы растаять и удерживает их только сила моего взгляда – стоит мне отвлечься на руль, как лопнет сдерживающая металлическая пленка, и кипящая сталь выплеснется на дорогу. А встречные машины, наоборот, несли прохладный свет и напоминали электрические цветы. Меня невольно занесло на скоростную полосу, и встречные машины ехали почти нам в лоб – громадная карусель ускоряющегося света. Радиаторные решетки образовывали таинственные эмблемы.