Устав следить за движением, я убрал руки с руля и отпустил автомобиль на волю. По длинной элегантной дуге «Линкольн» пересек скоростную полосу. Покрышки зарычали по бетонной обочине, обдав лобовое стекло пыльной бурей. Я беспомощно откинулся на спинку сиденья, совершенно выдохшись, и увидел ладонь Воэна на руле. Он нависал надо мной, упершись коленом в приборную доску, и удерживал машину в нескольких дюймах от разделительной полосы. Встречный грузовик несся к нам по своей скоростной полосе. Воэн убрал руку с руля и показал на грузовик, предлагая пересечь на «Линкольне» разделительную полосу – прямо тому навстречу.

Смущенный физической близостью Воэна, нависавшего надо мной, я снова уцепился за руль и повел автомобиль по своей полосе. Тело Воэна представляло собой набор слабо сочлененных плоскостей. Элементы его мускулатуры и личности были подвешены рядом со мной в невесомости, словно внутри космической капсулы. Я смотрел на приближающиеся машины, но не мог ухватить и тысячной доли тех посланий, что вымигивали мне колеса и фары, лобовые стекла и решетки радиаторов.

Я вспомнил, как вернулся домой из Эшфордской больницы после аварии. Яркость движения и нервные перспективы насыпей тогда предвосхищали нынешние кислотные образы. Когда Воэн вновь начал уговаривать меня врезаться во встречные машины, так и подмывало подчиниться ему и не мешать дразнящему давлению его ладони.

К нам спешил аэропортовский автобус. Освещая отражением серебристых боков все шесть полос автострады, он несся на нас, как сияющий архангел. Темные волоски на бледном предплечье Воэна, порезанные костяшки указательного и безымянного пальцев, были омыты грубой красотой. Оторвав глаза от дороги, я взял ладонь Воэна, чтобы заслониться от фонтана света, бьющего в лобовое стекло.

Армада ангельских созданий, окруженных громадной слепящей короной, высаживалась на автостраду со всех сторон. Они летели в нескольких футах над поверхностью и приземлялись на бесконечных, покрывающих ландшафт посадочных полосах. Я понял, что мы, сами того не зная, строили дороги и магистрали к их появлению.

Перегнувшись через меня, Воэн вел машину по этим рулежным дорожкам. Вокруг гудели клаксоны, визжали покрышки. Мы остановились под эстакадой, чиркнув крылом по бетонной ограде, отделявшей насыпь автострады от заброшенного кладбища машин. Я послушал последние аккорды затихающего мотора, выключил зажигание и откинулся на сиденье. В зеркале заднего вида к автостраде карабкались машины, торопясь присоединиться к воздушному карнавалу. Они проплывали по дороге над нашими головами, чтобы присоединиться к самолетам, за которыми долгие месяцы следил Воэн. Я посмотрел на далекие полосы северного окружного шоссе и увидел, как металлизированные создания взмывают к солнечному свету, поднимаясь над сковывающими их дорожными пробками.

Салон нашего автомобиля светился, будто жилище волшебника; когда я двигал глазами, свет становился то глуше, то ярче. Приборы освещали мою кожу люминесцентными стрелками и цифрами. Панцирь приборной доски, наклонные щитки приборов, металлические накладки радиоприемника и пепельниц сияли, словно на алтаре, их очертания тянулись к моему телу, как стилизованные объятия какой-то суперинтеллектуальной машины.

На кладбище автомобилей заброшенные остовы лежали плотной «свиньей» под изменчивым освещением; их очертания менялись, обдуваемые ветрами веков. В раскаленном воздухе текли полоски ржавого хромированного железа, пятна нетронутой нитроэмали таяли в короне света, накрывшей кладбище. Шпоры деформированного металла, клинья битого стекла – эти сигналы многие годы лежали непрочитанными в жухлой траве; этот шифр разгадали только мы с Воэном, когда сидели, обнявшись, посреди электрического шторма, скользящего по нашим сетчаткам.

Взяв ладонь Воэна, я накрыл ею знак на руле, алюминиевую эмблему, всегда меня раздражавшую. Я ощупывал отметки на его белой коже и вспоминал синяк в форме тритона на ладони мертвого Ремингтона, лежащего на капоте моей машины; вспоминал розовые, похожие на раны канавки, оставленные бельем на коже моей жены – она тогда переодевалась в примерочной универмага; вспоминал возбуждающие расселины и борозды на искалеченном теле Габриель. Я прикладывал ладонь Воэна к светящимся циферблатам на приборной доске, прижимал его пальцы к острым выключателям поворотников и рычагу передач. В конце концов я положил его ладонь на свой член и с удовольствием отметил, как спокойно и тяжело его рука давит на яички. Я повернулся к Воэну – мы вместе плыли в теплом эмбриональном мешке светящегося воздуха, нас ободряла стилизованная морфология салона, наполняли силами сотни светящихся гондол, плывущие по автостраде над нашими головами. Я взял лицо Воэна в ладони, ощущая фарфоровую гладкость его щек, и трогал пальцами шрамы на губах и щеках. Казалось, кожа Воэна покрыта золотыми чешуйками – так поблескивали капельки пота на руках и шее. Я словно боролся с уродливым золотым созданием, прекрасным своими шрамами и ранами. Я потянулся губами к шрамам на его губах, ощупывая языком знакомые элементы давно исчезнувших приборных досок и лобовых стекол. Воэн расстегнул кожаную куртку, показывая вновь открывшиеся раны, украшавшие грудь и живот, – так безумный трансвестит показывает сочащиеся шрамы после неудачной смены пола. Склонив голову к его груди, я прижался щекой к кровавому отпечатку рулевого колеса, к местам удара о приборную доску, затем коснулся губами левой ключицы и втянул в себя порезанный сосок, ощущая неровную ареолу. Я опустился по его животу к влажной промежности, запятнанной кровью и спермой; член пропитался запахом женских экскрементов. Следы незабываемых столкновений знаками зодиака украшали лобок Воэна, и я исследовал каждый губами, ощущая привкус крови и мочи. Кончиками пальцев погладив шрам на члене и тронув губами головку, я расстегнул запачканные кровью брюки Воэна. На обнаженных ягодицах не было ни единого шрама. Мои нервы дрожали от возбуждения, конечности крутило спазмами. Я обхватил Воэна сзади, прижав его бедра к своим и к выпуклому панцирю приборного щитка. Правой рукой я раздвинул ягодицы, ощущая горячее отверстие ануса. Несколько минут, пока стены салона светились и двигались, словно пытаясь принять искаженную форму разбитых машин, я держал член между ягодицами Воэна. Его анус обхватил головку моего члена, двинулся дальше, сжимая мышцами пенис. Когда я начал водить членом, светоносные автомобили, летящие по автостраде, сосали семя из моих яичек. После оргазма я медленно вышел из Воэна, раздвинув руками ягодицы, чтобы не повредить кишку, и смотрел, как моя сперма стекает из его ануса на ребристую виниловую обивку.

Мы сидели рядом, омываемые льющимся со всех сторон светом. Я обнимал уснувшего Воэна, глядя, как утихает фонтан из радиаторных решеток окружающих нас разбитых автомобилей. Чувство полного покоя охватило все тело – частично от моей любви к Воэну, частично от нежности к металлической беседке, в которой мы сидели. Когда Воэн проснулся, еще бессильный от сна, он припал ко мне обнаженным телом и широко раскрыл глаза, изучая мои руки и грудь. Мы показывали друг другу свои раны, открывая уязвимые места торчащим рычагам, хромированным окантовкам пепельниц, огням на далеком перекрестке. Нашими ранами мы прославляли возрождение погибших на дороге, смерть и увечья тех, кого мы видели умирающими на обочине, и воображаемые раны и переломы миллионов, которым еще предстоит умереть.