Со мной, например. Или с любым из моих знакомых. Только для выдуманных персонажей из книг и фильмов это нормально. Но, к сожалению, сейчас все было вполне реально.

Куда большего внимания заслуживал мой сопровождающий. Алекс тоже успел обзавестись новой одеждой. Облаченный в белый костюм с медхалатом, блондин казался ангелом, который спустился с неба, чтобы отвезти меня в райские сады. «Слуга господа» размеренно катил кресло с моим изуродованным телом в неизвестность.

Мне бы закричать, возмутиться, дать ему в морду за все, что было и будет, но меня лишили сил, заключив в ловушку из слабости и отголосков боли. И я не видела из нее выхода.

Проклятая поездка закончилась. Мы остановились перед большой черной дверью. Алекс подошел, приложил руку к какому-то устройству, и дверь тут же отъехала в сторону. Парень вкатил мою тележку в небольшую плохо освещенную комнату со скудной обстановкой, напоминающую смесь больничной палаты с тюремной камерой. Кровать, торчащая из стены, раковина, стол и круглый стул. Вся мебель с закругленными углами. В одной из стен угадывались очертания двери — видимо, там находился туалет.

Парень подхватил меня на руки, перекладывая на кровать, состоявшую из одного матраса. Затем протянул ладонь к моему лицу. Понадобились все накопленные за это время силы, чтобы пресечь это движение. Моя рука шлепнула по его, тут же соскользнув, и он дернулся, словно от болезненного удара. Но намек был понят.

Алекс недовольно хмыкнул, обернулся к креслу, с чем-то там повозился, и затем снова повернулся ко мне. В руках он держал тонкий многоразовый шприц, заполненный противной розовой жидкостью. Я хотела дернуться, поняв, что предназначается это медицинское великолепие мне, но все силы уже были потрачены. Так что парень беспрепятственно вколол раствор в район запястья.

— Прости, Ивета. Это я сдал тебя Сопротивлению. Точнее, не только я. Я лишь привел их к твоему дому. У меня не было иного выхода. Как не будет его и у тебя. Чуть позже ты все поймешь. И, может быть, изменишь свое мнение… Хотя бы обо мне, — тихо сказал он и ушел, дверь мягко закрылась, отрезая меня от внешнего мира.

Поразмышлять над его словами мне не удалось. Почти тут же от усталости и голода, а может, и от действия вколотого препарата, я провалилась в блаженный сон.

Во сне я лежала в черном бархатном гробу, утопая в бесконечном море из лилий. Их резкий запах сводил с ума, но еще больше меня сводил с ума брюнет с узким лицом, склонившийся над моим зловещим ложем. И если мои глаза были черны, словно ночь, то его были белые, словно снег.

— Прости, Ивета, — говорил он, — что я позволил забрать тебя Сопротивлению. Что позволил найти твой дом. У меня был иной выход, но я совершил ошибку. Я приду за тобой, и тогда, надеюсь, ты изменишь свое мнение… Хотя бы обо мне.

А затем целовал, заставляя кошмар становиться приторно сладким, словно запах мертвых лилий вокруг.

Nothing But Thieves — Amsterdam

Я извернулась и вонзила вилку в ногу Максу. Тот завизжал тоненьким голосочком и отскочил в сторону, смешно запрыгав на здоровой конечности, остервенело пытаясь выдернуть столовый прибор из тела. Засел он там достаточно глубоко, легко пройдя через ткань и кожу длинными зубчиками: сверхпластик — это вам не абы что, а гордость современных инженеров-химиков.

Вилку я умыкнула еще утром, разыграв целую трагедию с ухудшением здоровья (что не было преувеличением, впрочем). Правда, в итоге в меня запихнули противную микстуру. Но изначальная цель была достигнута: импровизированное оружие незаметно исчезло в складках моей одежды. И довольно скоро пригодилось… Так что я со злобным удовлетворением наблюдала за страданиями одного из моих обидчиков.

В застенках цитадели Сопротивления я находилась уже примерно трое суток. Примерно — это по моим подсчетам, а также судя по количеству визитов медиков-надзирателей, которые приносили еду, проводили осмотр и неприятные процедуры. Пару раз в их числе в мое пристанище попробовал сунуться и Алекс, но как только я окрепла, тут же постаралась «отблагодарить» его по полной программе.

После этого ко мне приставили Макса, который должен был сдерживать мои порывы сбежать из белой тюрьмы. Проклятый медик доводил меня до белого каления своей унылой физиономией и тем, как неаккуратно ставил иглу капельницы, через которую тщетно пытался выгнать из моей крови неизвестный препарат, блокирующий часть памяти, а также выведать, откуда он взялся.

Такой же обнаружили, кстати, и в крови Алекса, и наше беспамятство почему-то всех невероятно бесило. Да и вообще, все мои воспоминания о последних месяцах жизни превратились в какую-то кашу из отрывков. Я даже себе не могла толком объяснить, куда ходила, что и с кем делала.

Впрочем, отчасти я все же начала догадываться, о чем, точнее, о ком они так яростно хотят узнать. Я подозревала, что связано это с загадочным мужчиной из моих снов, который появлялся, стоило мне закрыть глаза и отойти в царство Морфея. Во сне он обычно обещал прийти за мной, прикладывал палец ко рту, напоминая о молчании, или же целовал, словно стремился не дать мне возможности сказать и слова. Это необъяснимым образом придавало мне сил и заставляло держать рот на замке… Так что, не трудно оказалось сложить дважды два.

Возможно, если бы мне объяснили, что к чему, я бы реагировала по-другому. Но мои вопросы игнорировали, а только требовали ответов от меня. Поэтому я приняла волевое решение копить силы и попробовать сбежать при первой же возможности.

Вот, стащила вилку. Однако не удержалась и пустила ее в ход раньше, чем планировала, да еще и промахнулась, если честно: метила в шею, но Макс, будто ожидая от меня подвоха, вскочил, избежав фатального удара.

Только глядя на матерящегося противника, я осознала, что вполне готова была убить человека.

Я никогда не считала себя кровожадной. Хотя в Академию поступала с горящим местью сердцем — мечтала защищать людей от порождений тьмы. Потенциальную работу в подразделениях, связанных чисто с людскими преступлениями, я даже не рассматривала, справедливо полагая, что там своих желающих хватает. Все же люди — не настолько монстры. Ну, хотя бы внешне.

А тут… Может, тени, которые таились где-то под сердцем, были недовольны своим заточением, рвались наружу. И контролировать их приходилось мне. Потому что я знала: если этого не сделаю я — мне помогут. И будет это довольно болезненно. Возвращаться в ту странную комнату очень не хотелось.

В общем, я чувствовала себя несчастной. Очень несчастной. Впервые настолько несчастной после смерти тети.

Мне всегда казалось, что ничто уже не расстроит меня сильнее. Амелия была замечательным человеком. Я попала к ней примерно в восемь лет, без особых детских воспоминаний. С трудом могла вспомнить даже своих родителей, смотрела на их фото и не узнавала. Не помнила ничего, что было до больницы-санатория в горах, куда внезапно приехала Амелия и забрала меня. И касательно родителей, тут она тоже не много объясняла, лишь сказала, что погибли они в катастрофе, а я получила моральную травму в виде амнезии. В детстве меня такое объяснение вполне устроило, ведь мадам Инганнаморте была чудесной женщиной, заботливой и доброй. Ее смерть оставила глубокий след в моей душе.