Мокро хлюпнув, последний кусок Этель шлепнулся в темноту за дверью и вязко заскользил вниз по желобу. Стражник потянул за рычаг, просвет в двери закрылся.

Билл в замешательстве уставился на шипастую дверь.

— Давай вали отсюда, — рыгнув, прохрипел солдат.

Билл повернулся и пошел, едва волоча отяжелевшие ноги. Но, едва ступив за арку, на поднимающуюся спиралью эстакаду, он понял: для него пути назад уже нет.

Намного ниже драконова замка, на дне долины Кондорра, утомленный прошедшим днем Балур наблюдал, как солнце медленно опускается за горную стену. Тени удлинялись. Приходила тьма.

Если даже Фиркин сомневается в твоих делах, значит ты уж точно напортил и пустил план наперекосяк. Но, в общем-то, Балуру было глубоко наплевать.

Если быть честным с собой, вся нынешняя хандра сводилась к одному: к стыду. Ящер так хвастался. Самодовольно заверил Летти, что насилие обязательно будет, пусть и немного. А себе сказал, что уж точно заработает место в людской памяти. Впереди — миг славы. Нечто чудесное, поразительное.

И что? Мантракс пострадал? Заревел от страха и боли?

Нет. Мантракс его даже не заметил. Мантракс отмахнулся. Одним легким движением лапы. А Балур и не ударил ни разу. Не оставил даже вмятины на память. Это жалко и ничтожно. Хуже, чем жалко. Мантракс не вспомнит о Балуре даже как о надоедливой мухе. Ведь вспоминать нечего.

Ящер думал бы об этом, реши он остаться честным с самим собой. Но он не решил. И принял все меры, чтобы не остаться. Ящер пил. Тяжело и много.

И оттого Фиркин возражал. Не то чтобы в натуре Фиркина было возражать против тяжелого усердного пьянства. Если искать самого истового приверженца нектаров Рыга — так барды называли эль, — приверженнее Фиркина не найти.

Но как указывали последние толики здравого смысла, еще оставшиеся у Балура, Фиркин, скорее всего, возражал против разбавления эля остатками зелья из огненного корня.

А это сперва показалось отличной идеей.

Балур очнулся в лесу под пещерой Мантракса, утыканный щепками, с ноющими мышцами. Толпа исчезла. Убежала в деревню. Дракон неторопливо залез в пещеру и закрыл за собой ворота. И ни признака Летти поблизости. Признаки Фиркина, к сожалению, отчетливо наблюдались. Он сидел перед ящером и тряс его, пытаясь привести в себя. Балур пришел в себя, сел и неприятно удивился. И ощутил горький стыд. И тут же на месте решил: так он этого не спустит. Из глотки вырвался рык. Хотя, если припомнить тщательнее, было не совсем так. Рык не просто вырвался. Весь Балур сделался рыком. Мышцы стали рыком. И мысли, и даже шаги, когда ящер ступал вниз, к деревне.

Так.

Он.

Этого.

Не спустит.

Он стыдился. Деревня смущала и стыдила его. Фиркин тащился следом, суетился, выкрикивал слова. Наверное, спрашивал о чем-то. А скорее, излагал некие тезисы о преимуществах совокупления с белками. Балуру было все равно. Рык не слушает бормотания. Он наливается ненавистью. Он растет. Он взрывается.

Конечно, выследить деревенских — проще простого. Они — легкая добыча. В их дома можно проскользнуть беззвучно. Можно стать их ночным кошмаром. Раздирать их, пить их кровь, погружать лицо в их внутренности.

Но Балур такого не сделает. Эти селяне недостойны стать частью аналеза. Нет. Они должны стать продолжением его трижды проклятой богами воли. Тем, чего захочет он, Балур!

А вздумают отказаться… что ж, если сунуть лицо в пару распоротых животов, тебя быстро начнут слушать. Эту странную человеческую особенность Балур заметил давно — и не мог взять в толк. Но она есть, и это несомненный факт.

В деревне Балур обнаружил всех сгрудившимися в таверне. А заходя, стукнулся головой о притолоку, что не улучшило настроения. И настроение публики тоже. Она сжалась в ужасе.

Рык вылился в слово.

— Никчемные!

Он схватил кого-то за шею, поднял. Рык вылился в команду.

— Сражаться! — гаркнул Балур в лицо.

Но фермер не стал сражаться. Он не справился с мочевым пузырем. Фу, мерзость! Ящер уронил несчастного труса.

— Биться! — заорал Балур собравшимся в таверне. — Хватайте свои яйца и бейтесь!

Ящер вспомнил, что слово «яйца» было популярной частью речей Фиркина. И Балур был не против подстроиться под идиотов ради дела.

Но реакция поселян его удивила. Может, слово «биться» имеет здесь другой смысл? А именно: «спрятаться за ближайший предмет мебели, скорчиться и сидеть там, хныча»?

Вперед выступил Фиркин и выпятил грудь. Балур прямо-таки ощущал, как воздух заходит в тщедушного старика и внутри превращается в чепуху, готовую вырваться наружу. Ящер схватил пьянчугу и выдавил из него воздух. А Фиркин и в самом деле попробовал биться. Именно это и побудило Балура не стискивать его сильнее. Он выронил старика и позволил ему малость отдышаться.

Что не так с этим народом? Они что, и вправду настолько испугались? А ведь этим утром…

И ящер вспомнил. Дурман! От ярости и стыда начисто вылетело из головы. Утром в крестьянах бушевало зелье. А ведь Летти использовала не все. Вроде не хотела задурманивать всех насмерть. Что за слабодушный бред! Серьезно, ей пора выдернуть голову из собственной задницы и вернуться к надиранию чужих. И добыче желтого блеска.

Балур покопался в поясном кошеле, затем огляделся по сторонам в поисках хлеба, чтоб намешать в него зелье. Отчего-то хлеба поблизости не оказалось. Балур схватил сельчанина, которому предлагал драку, встряхнул пару раз, чтобы привлечь внимание, и потребовал:

— Где есть хлеб?

— Хлеб? Есть? — спросил несчастный.

Он немного поплакал, когда его ударили о балку головой, и повторил обреченно:

— Хлеб?

— Где есть?!

Селянин заплакал навзрыд. Балур совсем потерял смысл происходящего.

Кто-то осторожно постукал по боку ящера. Тот глянул вниз и увидел мужчину — за пятьдесят, в переднике, при усах и значительной залысине. В руке, не трогавшей ящера, мужчина держал кружку эля.

— Может, хотите отведать нашего наваристого пивка? — предложил он дрожащим голосом. — Думаю, сегодня для всех был очень трудный день.

Балур задумался. Затем кивнул. Мужчина испустил вздох облегчения.

— Он есть хорошей идеей, — сказал ему Балур, довольный, что хоть кто-то посторонний проявил инициативу. — Мне принесешь пять бочек.

— Пять бочек? — спросил мужчина с ужасом, а Балур в упор не понял, чему здесь ужасаться.

Он обвел оценивающим взглядом комнату.

— Четырех, наверное, суть достаточно. Хотя вы являетесь вовсе бесхребетным.

Мужчина всхлипнул и ушел. Балур ждал, с трудом сдерживая нетерпение. Фиркин оправился настолько, что снова захотел открыть рот. Балур удостоил его долгим взглядом, призванным передать, как надоела чепуха и лживые обещания пророков и что, если Фиркин снова откроет глупый рот для глупых идей, чей-то глупый язык обернут вокруг чьей-то глупой шеи. И завяжут узлом.