невероятно стильную ветровку. Такую, о которой могла бы мечтать любая девчонка на моём месте. Она скроена по типу бомбера, нежно-розового цвета с чёрными, голографическими вставками и шевроном с указанием популярного модного бренда — «А/Х».

— Ты с ума сошёл? — шепчу я и качаю головой.

— Сошёл, Истома, — и я чувствую, как ладонь Басова ложится мне на затылок, а затем настойчиво разворачивает к себе, пока между нашими лицами не остаются жалкие сантиметры, искрящиеся от такой же грозы, что бушует за окном.

— Я не могу ее принять, Ярослав, — прикрываю глаза и сглатываю, так как не способна бороться с тем волшебством, что окутывает меня, когда его пальцы начинают нежно проминать мой затылок и чуть зарываться во влажные волосы.

Это. Просто. Отвал башки!

— Почему? — трётся носом о мою щеку.

— Да что я маме-то скажу? — и стон всё-таки позорно, но вырывается из меня.

— Правду. Точнее — полуправду. Девочки нечаянно испортили твою ветровку, а потом взамен купили новую. Вот и всё.

— Я не умею врать, Ярослав.

— Пора учиться, — улыбнулся он, словно Чеширский Кот, и я внезапно от этой фразы словила болезненный спазм за рёбрами.

— Блин…, — облизнула в абсолютном раздрае и нерешительности губы.

— Делай, как я говорю и всё будет нормально. Верь мне. И больше никому.

А затем неожиданно отстранился и снова тронулся, кидая лишь отрывистый вопрос:

— Адрес?

Называю. А уже через четверть часа автомобиль тормозит в тени ракит, на углу моего дома.

А затем и Ярослав тянется ко мне с вполне себе очевидным намерением поцеловать меня. Его глаза буквально жрут мои губы, а руки нещадно тянут к себе.

Сердце стопорится в сахарном спазме.

— Что ты делаешь? — пытаюсь всеми силами отбиться я.

— Как что? — недоумённо хмурится Басов и вопросительно смотрит на меня. — Прощаюсь со своей девушкой.

— А я…

— Что? — прессует меня взглядом.

— А я не она.

— Не понял? — его мощная фигура будто бы вспыхивает недовольством.

— Да что уж тут непонятного? — складываю подаренную ветровку опять в пакет, но почти тут же торможу.

— Одела на себя! Живо! — форменно рявкает, и я с перепугу делаю так, как он велит, а затем затравленно смотрю на парня, который нервно стискивает кожаную оплётку руля и чертыхается.

— Я всё никак не пойму, Истома, тебе в кайф, что ли, в аутах ходить? Так нравится, что тебя шпыняют, травят, издеваются и опускают ниже плинтуса? Отвечай!

— Нет, но…

— Тогда какого х… художника? Кого ты пытаешься обмануть? Я же всё вижу. Ты же как чистый лист, чёрт тебя дери!

Минута зависает между нами и разбивается, а из моего рта вылетает честный ответ. Честнее просто некуда.

— Даже если я на тебе когда-нибудь зависну, Ярослав, то мы и тогда не сможем быть вместе. Мне нельзя дружить с мальчиками. Мне нельзя дружить с тобой. Никогда…

Последнее моё слово разливается между нами смертоносным ядовитым облаком. Травит. И окончательно убивает.

— Уходи, — рубит он коротко и отворачивается, а я задыхаюсь, потому что все внутренности объявили мне забастовку.

Сердце не хочет больше биться, лёгкие качать кислород, а мозги осмысливать происходящее.

Но и это ещё не всё!

Я понуро берусь за ручку двери и тяну её на себя, а потом получаю болезненным предупреждением, которое пугает меня в миллионы раз сильнее, чем те, что со змеиным шипением кидалась в меня Максимовская.

— Готовь броню, Истома. Будет больно…

Глава 22 — Двоечка

Вероника

Как это ни удивительно, но мама съела выдуманную Басовым историю про ветровку. Нет, конечно, скуксилась, как от кислющего лимона, и что-то пробурчала, из той оперы, где от меня вечно одни проблемы, а в остальном же просто отмахнулась, потому как точно так же, как и я попала сегодня под дождь.

И, кажется, простудилась.

— Чёрт с ней, с ветровкой, Вера. Сбегай-ка до аптеки, купи мне жаропонижающее и противовирусное, мне нельзя болеть.

Вот так и порешилось. А я, горемычная, несколько часов тряслась, как лист осиновый, предвкушая гнев родительницы по поводу утраченной собственности и приобретением новой.

Считай, что пронесло. И про мои проблемы больше ни слова…

На этой минорной ноте я наивно для себя решила, что все мои горести, вроде как, и пережиты. Ну, подумаешь, Марта. Да она божий одуванчик с нимбом над головой по сравнению с моей мамой и её гневом, что мог обрушиться на мою буйную голову.

А потому уже на следующий день я шла на занятия в приподнятом настроении, обещая себе, что всё смогу, переживу и одолею. И выходки Максимовской мне до лампочки, если не сказать больше. Пусть пыжится. Но рано или поздно, видя, что мне индифферентно от её тупой злобы, ей просто наскучат эти жестокие забавы и она успокоится.

И стая школьных шакалов примется загонять новую жертву. Увы, но таков закон джунглей.

— Вау, Ника, крутая ветровка! — пересекаемся мы с Диной в раздевалке и у подруги вспыхивают глаза. — Новая коллекция! Я свою маман уговаривала две недели мне купить такую же, но та в отказ. Говорит, что дорого.

— Это подарок, — смущённо отвожу я глаза, пряча между делом и вспыхнувшие щёки.

— Вау! Ночоси!

— Ага, — многозначительно улыбаюсь я и резко меняю тему, — сегодня тестирование по алгебре. Ты готова?

— Ой, — закатывает глаза Шевченко, — меня уже тошнит от этих дифференциалов. Чтоб они провалились!

— Полностью с тобой согласна, — жалобно выдохнула я, втайне радуясь, что подруга соскочила с щекотливой темы моей новой ветровки, а затем подхватила Дину под руку, и мы вместе двинули на урок. А там уж обе и с честью, сдали тест и выдохнули.

Вот только с приподнятым настроением мне пришлось ходить недолго. Всего-то ещё два урока, после которых наступила большая перемена и нестройный поток учащихся двинулся в столовую для перекуса. Я, как обычно, уселась за свой одинокий столик на отшибе и принялась флегматично жевать салатный лист, но, уже буквально через минуты три вздрогнула от громкого окрика.

— Ника!

— Дина? А ты чего тут? Ты же обедаешь дома, — вскинула я удивлённо брови и отложила приборы в сторону, замечая взволнованный вид подруги, испарину на лбу и добела стиснутые костяшки пальцев.

— Да, в общем…, — замялась Шевченко и нервно оглянулась по сторонам, — тут такое дело?

— Какое? — и мне передалось её разнузданное состояние.

— Тебя там директриса зовёт. Говорит, что дело чрезвычайной важности, — заикаясь и бледнея, выдала девушка и в момент стихла, упираясь взглядом в собственные туфли, но, тем не менее указывая мне на выход.

— Оу…

— Быстрее, Ника. Быстрее…

И я подчинилась. Побежала вон