из столовой, бросая лишь беглый взгляд на Басова, что с самого моего появления в помещении въедливо сканировал меня своими шоколадными зенками. И Аммо, что как полоумный всё это время улыбался, сложив руки на груди.

Ай, не до них сейчас!

И ноги понесли меня. По длинному переходу между корпусами, на лестницу и дальше на второй этаж, где располагались административные кабинеты. А там уж короткий стук в дверь, и я вхожу в приёмную, где секретарь директора и его зама что-то с упоением смотрит на компьютере и вычищает от еды контейнер.

Ой, по запаху рыба…

— Здрасьте, — подхожу ближе, стараясь не дышать.

— Чего тебе? — недовольно поднимает на меня глаза девушка.

— Меня директриса вызвала.

— Ты опоздала. Она ушла на обед. Приходи позже, — отмахнулась и красноречиво указала мне на дверь, а там уж я только недоумённо пожала плечами и вернулась в столовую.

Где села за свой столик.

Взяла в руку ложку и принялась хлебать почти уже остывший чечевичный суп. Сегодня он был странным на вкус, немного пересоленный и приторный, оседающий на языке неприятной горечью. Но я съела его весь, а потом отодвинула от себя тарелку и откинулась на спинку стула, совершенно неожиданно выхватывая резкий, болезненный спазм в животе.

На несколько минут всё успокоилось, но по телу прокатилась волна неприятных, липких мурашек. Они словно слизни ползли по моей спине, медленно волоча за собой склизкий след от поясницы до затылка. Опутали всю шею. Сдавили.

А затем я почувствовала, что меня будто бы расплющило. От тошноты.

Я согнулась на стуле в три погибели, а затем и вовсе подскочила на ноги, двумя руками зажимая рот, чтобы содержимое моего желудка не вырвалось наружу.

Но я даже шага не успела сделать, как новая судорога буквально скрутила меня в тугую спираль, а затем и стиснула своей когтистой лапой, заставляя меня сложиться пополам и прямо там, в столовой, под завязку набитой обедающими учениками, сделать то, что требовал мой взбунтовавшийся организм.

И как только это произошло — меня фактически вывернуло наизнанку. А затем снова и снова…

Смех. Ор. Вспышки фотокамер. Злобные выкрики.

— Туша!

— Сифа!

— Гнусь!

А меня рвёт, и я ничего с собой поделать. Мне так плохо. Мерзко. Больно.

И слёзы вновь катятся из глаз, хотя я обещала себе больше никогда не плакать из-за того, что меня ещё раз пнула насмешница-судьба на пару с Мартой Максимовской.

Работники кухни и раздаточной бегут ко мне на помощь, кто-то подхватывает опадающее тело, кто-то прикладывает ко лбу холодное мокрое полотенце. Что-то ободряюще мне выговаривают, пока тело все еще сотрясают афтершоки от тошноты. А я не слышу ничего и не в состоянии разобрать смысла их слов.

И только глаза выхватывают в толпе довольные лица моих врагов, рядом с которыми стоит некогда лучшая и единственная подруга. А теперь предательница — Дина Шевченко. На её лице кривая усмешка, полная брезгливой жалости. Именно такой, которая выкорчёвывает из меня остатки терпения и душевных сил.

А ещё там есть Басов, в окружении равнодушных лиц своих верных друзей. И его глаза транслируют мне только одно:

«Дура! Я же тебя предупреждал…».

Глава 22.1

Вероника

Не выдерживаю безмолвного прессинга и его немого укора, будто бы этот парень ждал от меня чего-то, а я, идиотка махровая, не оправдала его надежд. Врубила гордость там, где нужно было пасовать.

Выбрасывать белый флаг ещё вчера и вопить во всю глотку: «спасите, помогите!».

А не вот это вот всё…

Наши, на секунду сплетённые взгляды трещат и окончательно, со стоном рвутся, но я чувствую, как горький шоколад глаз Басова высверливает во мне дырки, пока меня под руки уводят из столовой. Рядом мельтешит классная и зачем-то всё без остановки бормочет как заведённая лишь одно:

— Только этого мне не хватало…

Ну вот. Снова я неудобная.

— Мне уже лучше, — вру я и ободряюще стараюсь улыбнуться, но от меня только отмахиваются и на буксире тащат в медбокс.

— Да уж вижу — на тебе же лица нет! Звони родителям, пусть живо за тобой бегут.

— Родителям? — тупо повторяю я вслед за педагогом, но та только сухо кивает мне и продолжает обсуждать с медиком то, что нужно вызвать скорую помощь.

И я уж думаю, что меня больше не станут трепать по этой теме, но куда там.

— Ну, позвонила? За тобой уже едут?

— Сейчас, — мнусь я и всё-таки набираю мать. Снова и снова.

И делаю это с завидным постоянством, пока меня раскладывают на кушетке в медбоксе и проводят нехитрые манипуляции по осмотру и измерению температуры.

Но мама трубку на том конце так и не берёт. За неё это делает бабушка.

— Чего наяриваешь? — рычит вместо приветствия.

— Ба, мне тут в школе плохо стало. А мама, что телефон дома оставила? — мой голос тихий, измученный и сухой, но всем плевать на этот факт.

— Заболела мама. Температура у неё, ушла после второго урока, взяла больничный.

— М-м…

— Так что ты давай там, приходи в себя. Нам сейчас не до тебя…

И отключилась. А мне, что ещё одни пинок в солнечное сплетение.

— Ну что там? — спросила классная, видя, что я закончила разговор.

— Никто не сможет меня забрать, Виталина Романовна, — пожала плечами и улыбнулась сквозь слёзы жгучей обиды, — с работы не отпускают.

— Так суббота же?

— Сменный график.

— Ох, Истомина, — всплеснула руками женщина, — одни головные боли с тобой.

Да, я знаю.

— Простите, — предательская слеза всё-таки сорвалась с ресниц.

— Ладно, лежи. Сейчас скорая приедет, разберётся, что тут с тобой такое: вирус, инфекция или так… девочка созрела… кхе-кхе, — и на последних словах отвернулась и так гадко улыбнулась сама себе, что мне захотелось вот прямо здесь и сейчас залезть в жбан с крутым кипятком и драить жёсткой мочалкой тело до самой крови, чтобы просто отмыться от всей этой грязи вылитой на меня непонятно за что и почему.

Но я не сдвинулась с места. Просто сделала вид, что не услышала последнего выпада классного руководителя. А затем следующие два урока ещё пару раз выворачивалась наизнанку, подвергалась манипуляциям приехавших медиков, отвечала на вопросы, сдавала анализы, но сказать честно о своих подозрениях так и не смогла.

Струсила.

Я и так уже была «крысой». Что ещё скажут в мой адрес, когда выяснится, что я бездоказательно обвинила людей в запланированном отравлении собственного обеда?

Но и потом, когда подозрения оформились в чёткое понимание, что со мной сделали, я не смогла открыть рот. Представила себе