litbaza книги онлайнРазная литератураХолодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме - Йожеф Дебрецени

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 32 33 34 35 36 37 38 39 40 ... 49
Перейти на страницу:
мытарь свое золото. Он подсчитывает высохшие, окаменелые ломти, перебирает их, наслаждается ими. Этот человек еще более безумен, чем мы все, однако в его безумии есть железная логика.

Хандельсман копит богатство – как делал дома. Богатство открывает любые двери. Богатство – его надежда и опора, его убежище и запасный выход. Когда он наберет достаточно хлеба, он купит за него свободу.

Его знает весь блок; у Хандельсмана есть постоянные поставщики. От дальнего родственника, работающего на кухне, он каждый день получает порцию особого супа и достаточно разных обрезков, но все выменивает на хлеб. Тем не менее сокровище регулярно выкрадывают у него из-под головы. В такие моменты Хандельсман впадает в бешеную ярость. Находиться рядом с ним опасно. Он испускает отчаянные крики, рвет на себе седые волосы и, всхлипывая, ищет, чем себя убить. Несколько часов уходит у него на то, чтобы успокоиться. Со следующей раздачи еды он начинает копить хлеб заново.

Несколько умирающих греков и поляков замыкают этот невеселый приятельский круг. О тех, кто лежит дальше, мы практически ничего не знаем. Никому не хочется вставать с койки; безучастные, мы проводим долгие часы в ожидании следующей раздачи пищи. Наши «общины» существуют недолго: постоянно поступают новички, которых втискивают на места умерших. Людей вечно куда-то переводят, что также разрушает только установившиеся связи. Коек не хватает, начальство никак не пытается разрешить ситуацию.

Транспорты прибывают ежедневно. Кошмарный поток предельно измученных людей со всех направлений. Пешие марши длиной в несколько дней лишают узников остатков сил. Многих по дороге убивают беспощадный холод и еще более беспощадный голод. Наши соседи больше не приезжают на грузовиках. Грузовики были роскошью – в самом начале.

Дёрнхау разрастается. Сюда стекается вся рабочая сила, негодная для дальнейшего употребления. Изгои, измученные до предела, которых нацисты, в тревожном предчувствии скорого конца, не осмелились или не захотели прикончить на месте своими проверенными временем методами.

Эсэсовцы в лагерях охвачены сомнениями и нерешительностью. Строительство укреплений остановилось с прекращением поставок материалов. Новости с фронта похожи на грозовые тучи; даже опытным пропагандистам из центрального штаба больше не удается подавать их в оптимистическом свете.

За колючей проволокой серых униформ практически не видно. Дисциплина у немцев в крови, поэтому они в мрачном молчании исполняют свой долг, но в свободное время прячутся по казармам, выходя оттуда только на раздачу еды.

В окно я вижу, как они, с низко опущенными головами, прошмыгивают к кухонным баракам. Походка у них невеселая.

Младшие офицеры к нам тоже редко заглядывают, и все равно мы бледнеем, когда кто-нибудь из начальства кричит Achtung! – Внимание! Никогда не знаешь, что случится дальше и каков будет результат инспекции. Особенно когда появляется Ганс.

Ганс блондин, он носит очки. Практически мальчишка. Младший офицер СС, заместитель коменданта лагеря. Мы лежим на койках, вытянувшись в струнку. В нашем случае – в случае мешков с костями – это означает замереть лицом в потолок, сдвинув колени и положив руки поверх одеял, с выпрямленными напряженными пальцами.

Ганс совершает обход. По его виду и поведению никак не скажешь, что дела на фронте плохи. Робот с эсэсовской эмблемой мертвой головы, он запрограммирован на слепое подчинение. Резким визгливым голосом Ганс отчитывает санитаров и отвешивает пощечины. В основном он следит за продуктами, жестянками и деревянными ящиками, спрятанными под койку: мы не имеем права ничего держать при себе, хотя обычно две жестянки есть у каждого – пока их не своруют, – они стоят в изголовье. Одна из них кошерная. Туда нам наливают суп, когда на раздаче заканчиваются керамические миски. Вторая некошерная и служит ночным горшком. Случается, одна жестянка используется для обеих целей.

Ганс, обеспокоенный в первую очередь гигиеной, выбрасывает эти незаменимые предметы, если мы не успеваем спрятать их внутрь матрасов, набитых опилками. Когда у него есть время и настроение, он не упускает возможности избить незадачливого обладателя жестянки до кровавого месива, а то и запинать ногами до полусмерти.

Это Ганс, и в декабре 1944 года война для него не проиграна.

Глава восемнадцатая

На Рождество начинает идти снег. Как мы это узнаем? По снежинкам, ложащимся на оконную раму.

Одновременно лагерь окутывает странная атмосфера подавленности. Нечто определенно витает в воздухе. «Здоровые» бригады перестают выходить на работу; с утра до вечера они бесцельно слоняются по двору. Немцы больше не строят фортификации. Лихорадочная деятельность замирает, колеса крутятся все медленней.

Обнадеживающие новости с фронта доходят даже до нас. Время от времени эсэсовцы прерывают свое обычное хмурое молчание, по крайней мере вступают в разговоры с лагерным начальством. В предчувствии конца они ощущают себя беспомощными. Пытаются как-то оправдаться, и это проскальзывает в каждом их доверительном замечании:

– Лично я, Х или Y, ничего тут не могу поделать. Приказ есть приказ…

Или:

– Я давно говорил, что так продолжаться не может…

Лежа на койках, мы перемен к лучшему не замечаем. Периодические бунты среди кухонного персонала, который стал гораздо хуже исполнять свои обязанности, ставят под угрозу наше и без того еле теплящееся существование. Из супа исчезают щавель и картофельные очистки; прибавки то есть, то нет. В конце декабря мы два дня не получаем даже своего урезанного хлебного пайка – одной шестнадцатой буханки.

Смерть собирает все большие урожаи. Волна начинается с Бергмана. Он умирает на Новый год, и его странный конец удостаивается записи в медицинском журнале: чувствовал себя как обычно. На самом деле он даже вел беседу. И вдруг посреди фразы челюсть у него отвисла.

Херц пережил его на два дня. Помнится, в прошлом этот ухоженный седовласый джентльмен был образцом провинциальной элегантности, воплощением методичности и педантизма. Эти двое, Херц и Бергман, поддерживали друг друга в стремлении вести тот же образ жизни, что и дома, вместе выменивали и принимали пищу, и это приносило им утешение. Они всегда работали в одной бригаде, на пару определяли, сколько могут съесть супа – после сложных подсчетов калорийности, – и выменивали хлебные пайки на ложку сахара или кусок маргарина. В Дёрнхау они были как Кастор и Поллукс – сводные братья из римской и греческой мифологии. Для них казалось немыслимым отправиться в последнее путешествие – на тот свет – не вместе.

Раздутый вдвое против обычного, неузнаваемый, изуродованный покинул нас Глейвиц. Пали Небл тоже умер, после короткой мучительной агонии. Голым призраком он спрыгнул с верхней койки. Приближающаяся смерть, казалось, наделила его сверхчеловеческой силой. Он начал носиться по рядам, расталкивая встречных и крича:

– Слушайте все! Achtung! Achtung! Кусок пирожного «Наполеон»

1 ... 32 33 34 35 36 37 38 39 40 ... 49
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?