– Порой мне казалось, что эта любовь лишала их разума. И я не могу не обещать, что со мною все будет иначе.

Водка оказалась ледяной.

А генерал протянул Эвелине кусок ржаного хлеба.

– Справимся, – сказал он серьезно.

Отчаянно захотелось поверить.

В больницу Астра заглядывать не собиралась.

Совершенно точно не собиралась.

И оказавшись перед знакомыми дверями, моргнула удивленно, не понимая, как вовсе получилось, что стоит она здесь, а рука сама собою тянется к кованой ручке, которую в прошлом году пациент благодарный поставил. И на парадные двери тоже, что вовсе не удивительно.

Ручка была красивой.

Дверь – так себе. Старая, обшарпанная, крашеная не единожды, она имела дурную привычку провисать в одну сторону, намертво застревая в проеме. Ее правили, призывали к порядку, но ненадолго. И вот теперь вновь засела.

– Дергай сильнее, – присоветовала Розочка, которая держалась сзади и держала авоську с ботинками. Кроме ботинок в авоське лежали туфли и бумажный сверток, бечевкой перетянутый.

– Я дергаю, – Астра подумала, что ее еще никто не видел, а потому и отступить можно.

Тихонько.

Вот с крылечка и влево, под защиту разросшегося чубушника, ветки которого закрывали окна. А там до дорожки и в парк.

В парке погулять можно, раз уж день сегодня выдался такой… странный. Но Розочка потянула носом и сказала:

– Кашу варят. Гречневую.

Гречневую она любила. И на Астру посмотрела столь жалобно, что дверь пришлось дернуть. И еще раз, и… и та все-таки открылась, резко, с протяжным скрипом. Кашей запахло сильнее, правда, к этому запаху добавились иные, обыкновенные, больничные, людей и лекарств, старой крови, нашатырного спирта, канифоли и олифы.

– Я пойду? – Розочка подпрыгнула на одной ноге. – Тетя Аня сегодня дежурит?

– Должна, – Астра подумала, что ей стоит проводить дочь и убедиться, что Анна Николаевна и вправду сегодня дежурит, да и Анатолий Львович на месте.

Он должен быть.

Появиться.

Проверить состояние пациента. Пациентов, потому что кроме того, с ожогами, в больничке находилось несколько сотен других, разной степени тяжести. А стало быть…

– Иди куда собралась, – велела Розочка. – Только не задерживайся, потому что каша ждать не станет.

Сказано это было суровым менторским тоном, который заставил улыбнуться. И все-таки… Розочка поскакала по коридору, стараясь не наступать на стыки между плитками.

Белая.

Черная.

Черная и белая. Узор, знакомый ей с детства, как и сама эта больничка, в которой Розочка чувствовала себя куда свободнее, чем сама Астра. И не было ей ни страшно, ни противно, не пугали ни болезни, ни сами пациенты, к которым и Астра-то подходила с опаской. И может, потому они, чувствуя эту ее настороженность, тоже нервничали.

Злились.

Боялись?

Странная мысль. Астра вздохнула и повернула налево. Толкнула неприметную дверь, выкрашенную в цвет стен – этот серо-сизый колер вызывал у нее тоску – и остановилась на лестнице.

Правильно ли она поступает?

Нет.

Разумнее всего вернуться. Подняться на второй этаж. Заглянуть в сестринскую, убеждаясь, что Розочка именно там, а не пошла по обыкновению своему гулять по палатам. Перемолвиться с Анной Николаевной, навестить парня с ожогами и проверить, стабилен ли он и не нужна ли ее, Астры, помощь. А она вместо этого…

Вниз.

Ступеньки высокие и неровные, местами вытоптанные добела, хотя, конечно, странно, что камень вовсе можно вытоптать. Запахи меняются, становятся резче, злее.

И еще дверь.

И снова лестница. Сердце стучит, просто заходится, а руки дрожат.

…в конце концов, она могла бы поговорить со Святославом, предложить свою помощь, если уж так ей интересно. И не отказал бы. Кто в здравом уме отказывается от помощи дивы, даже такой никчемной, какою была Астра?

И никаких тайн.

Никакой опасности… и быть может, если помочь получится, ей даже будут благодарны.

Она почти уговорила себя вернуться, когда добралась-таки до последней двери. И замерла, мучаясь обычною своей нерешительностью.

Отступить.

Или… глянуть? Одним глазком… просто, чтобы понять, что ей есть что предложить, иначе получится… глупо… скажет, что поможет, а на деле…

– Заходи, – голос Степановского донесся из-за двери. – Давай, давай, крошечка, я слышу, что ты здесь.

– Я здесь, – отозвалась Астра, смиряя дрожь в руках. – Я…

– К покойничку в гости?

Кого иного Степановский, возможно, и напугал бы. Крови горных великанов, он был огромен и чудовищен с виду. И даже белый халат, идеально выглаженный – супруга Степановского отчего-то полагала, что именно халат делает врача врачом, пусть тот не работает с живыми, – нисколько не убавлял жути. Астра вновь подумала, до чего порой удивительна внешность.

И насколько не соответствует она содержанию.

Степановский возвышался над нею, что гора над рекою. Поблескивал в электрическом свете смуглый череп его, украшенный вязью родовой татуировки. Выступала нижняя челюсть. Клыки выглядывали из-под отвислой губы, намекая, что некогда горные великаны славились своей неразборчивостью в еде.

И мертвечиной они не брезговали.

– Егоза твоя где?

– Наверху, – Астра улыбнулась в ответ на улыбку. И приняла сахарного петушка на палочке. Петушков Степановский покупал специально для Розочки. Собственные его дочери выросли, кто-то уехал, кто-то остался, но о внуках пока речи не шло, к преогромному Степановского огорчению.

– А я все думал, когда ж ты заглянешь…

– А была причина?

– А ты не почуяла? – кончик плоского носа дернулся, а ноздри расширились.

Астра покачала головой.

– День вчера был… тяжелый.

– Слышал. Присядь вон, – Степановский развернул креслице, чересчур огромное для Астры, и подушки поправил. – Парня вытащила?

– Похоже на то, но… ожоги – поганые раны. Если сепсис не начнется, то…

– Не начнется. Ты ж лечила, значит, не начнется, – он махнул рукой и сам толкнул в кресло. – Садись. Ела?

– Утром.

– Утро давно закончилось, – на безбровом лице появилось выражение хмурое. – Вот вроде поглядишь, и взрослая девка, а в голове, что у дитяти. Тебя не учили, что силу не только отдавать надобно?

Хотелось огрызнуться, сказать, что не учили.