Горынышна не умела летать, хотя была рождена частично именно для этого. Крепко перемотав ее поперек туловища нитями клубка, кот, сидя в крепкой развилке дерева, зловеще раскрутил ее над головой. Бесстрашная Горынышна крепко сжала все свои зубы и зажмурила глаза, справляясь с приступами головокружения и тошноты, как космонавт в центрифуге. Когда скорость вращения была так велика, что кот легко вывел бы Горынышну на околоземную орбиту, агент ноль ноль семь великолепным броском отправил ее в полет на нужный балкон, минуя коварные гнущиеся ветки.

— Выдохни, выдохни! — успел крикнуть он. Горынышна, в полете тянущая жадные лапы к голубому шелку, пыхнула пламенем и на вздохе надежно впилась в нежный шелк всеми тремя пастями. Повреждения были минимальны — все равно, что иголками накололи. Переведя дух, бесстрашная Горынышна вцепилась в платье лапами, обвила его хвостом и понадежнее куснула в пуговицу — на всякий случай.

Суровый кот, кратко кивнул головой, потянул нить, которая, как известно, была сделана в Китае, и хоть и была маркирована, как чистая шерсть, на самом деле оказалась синтетической, резина резиной. Горынышну неумолимо потянуло назад, платье нехотя сползало с веревки. Нить растянулась под уверенными лапами кота… а затем с громким «м-м-м-бяум!» сдернула похитительницу вместе с добычей с веревки и швырнула ее в агента ноль ноль семь, сбив его этим снарядом с развилки.

Но это были уже мелочи.

Наспех оглядев добычу, кот и компания возликовали, ибо труды их были не напрасны. Это было именно то, что нужно! А значит, можно было порадовать Марьванну.

Кацман, меланхолично жующий кленовые сладкие листья, завелся и зарычал безо всякого принуждения, только лишь ощутив на своей горбатой спине тяжелую тушку кота, а в своих ушах — его когти. Клубок поспешно и молча сматывался. Горынышна, сидящая на горбе Кацмана за спиной кота, деловито паковала добычу.

— Погнали, — хриплым брутальным голосом сказал агент ноль ноль кот.

Жижа впервые в жизни проснулась от того, что ее зверски мучила жажда и так же зверски трещало то место, которое Жижа перед сном назначила быть головой. Это называлось абстинентным синдромом, и Жижа никак не могла понять и вспомнить, отчего она находится в неизвестном ей месте, в компании с лешим, зашитая в вонючую шкуру барсука, спящая на полу, в обнимку с не менее вонючей собакой. Раскаяние тотчас впилось в нежную душу Жижи своими острыми зубами.

— Ы-ы-ы-ы, — стонала страдающая Жижа, еле ворочаясь нетрезвым телом и высвобождаясь из жаркой шкуры.

Зеленый Андрюха, поросший поганками, мхом, спелой морошкой и молоденькой елочкой, прекрасным лесным натюрмортом храпел на столе, сладко причмокивая и навалившись на свою работу грудью. Напротив него, в гостевом кресле, изумленно тараща стеклянные круглые глаза, сидел смастеренный нетрезвым таксидермистом упоротый лис с неловко пристроенной пустой рюмкой в лапе. Судя по его потрясенному виду, он в жизни не видывал таких алкашей, как Андрюха. В отличие от барсука, тягу к выпивке не имел, не одобрял и не разделял и осуждал. Но молча.

Жиже все это было чуждо, дико, непонятно и непамятно. Место, назначенное головой, мерзко кружилось. Хотелось на свежий воздух. Поэтому Жижа, тихо стеная, проползла к окну и распахнула плотные темные шторы. Жестокий солнечный свет больно резанул глаза стонущей Жижи. Жижа зажмурилась и отвернулась, страдая. Легкий порыв летнего ветерка скользнул по Жиже в том месте, где была наиболее повышена концентрация страданий, и Жижа застонала еще громче, теперь уже от наслаждения. Вместе с этим порывом донеслась тихая, но торжествующая песня, исполняемая хором, и Жижа, все еще страдая, напряглась.

— Сла-а-а-а!.. — вопили хористы, ликуя. Перо проросло и теперь чудными золотыми цветами разворачивалось где-то в темной кроне дуба. Довольные хористы водили огненные хороводы по лепесткам, ожидая, когда их чудо-цветы раскроются. Вот тогда можно будет грянуть во всю мощь легких…

— Ы-ы-ы-ы! — тихо прошептала счастливая Жижа, пуская ностальгическую слезу и изо всех жижьих сил дергая неподдающуюся раму, чтобы вырваться на свободу.

За все нетрезвое вчерашнее, которое она не помнила, Жиже было невероятно стыдно. Жестокий, грязный и порочный реальный мир своей мерзостью коснулся невинной злодейки Жижи и смешал ее с грязью — с сотнями тысяч серых, безликих алкашей, которые выпивают без меры и потом стыдно себя ведут. Можно было б убить соблазнителя и свидетеля грехопадения Жижи — Андрюху, — но как вытравить собственную память?! Жижа, ото всей своей юной, чувствительной души все это хотела забыть, исправить и смыть факт пьянки из своей биографии. Жижа хотела стать совершенно другим человеком, достойным членом общества, и без страха и стыда смотреть в свое жижье светлое будущее.

А потому цветы, выросшие из жароптицева пера, она восприняла как чудо, посланное ей в миг отчаяния свыше.

— Ы-ы-ы, — с чистой надеждой в голосе выла Жижа, вываливаясь из окна, прилипая к стене дома и ползя, как зачарованная, в сторону непонятно откуда взявшегося дуба. — Ы-ы-ы-ы!!!

Ее тоскливые завывания, полные стыда и раскаяния, разносились по улице, словно тревожные и отчаянные позывные затонувшей подводной лодки, а потому не могли быть не услышаны. С треском распахнулась балконная дверь, и на балкон, в цветы, волоча бесполезный шнур, выскочил кот — в фартучке, с утюгом в одной лапе и с Горынышной, которой он этот утюг разогревал, в другой. Пахнуло нагретой тканью и недорогим стиральным порошком.

— А ну, пошла вон! Вон пошла! — отбросив утюг, зашипел на Жижу отчаянный кот, морща нос и сверкая злыми глазами, сообразив, куда карабкается это зеленое чудовище, пахнущее перегаром, плесенью и пылищей.

Но Жижа его не слышала. Или не хотела слышать, видя во всем мире только свою вожделенную цель. Она зловеще ползла, облизываясь и нетрезво мыча, глядя только на золотые цветы в кроне дуба, и кот от страха взбледнул, понимая, что если не он, то никто. Проклятущая Жижа, мающаяся похмельем, сожрет волшебные цветы, и все старания честной компании будут напрасны. А кот, несмотря ни на что, Жижу здорово побаивался. Если она устряпала так ни в чем неповинную Колесничиху, то что же сделает с ним, с котом, выйди он на бой честный?!

— Вон пошла! Вон!

Жижа неумолимо, как старость, ползла, готовая уже зеленой лепешкой шлепнуться в ветви дуба. До заветных цветов ей оставалось совсем ничего, и кот решился. Отчаянной лапой он сорвал с себя кружевной фартучек, выпустил Горынышну, и, нецензурно рыкнув, словно десантируемый ВДВ-шник, бесстрашно спрыгнул на ветви дуба, встав между Жижей и цветами.

Ветер теребил волосы на затылке бесстрашно кота. Хор за его спиной вякал неуверенно и боязливо. До их древнерусских голов дошло, что зеленая нежить может как-то изощренно и извращенно надругаться над их древнерусской красотой, и потому хору очень хотелось, чтобы геройский кот отстоял их древнерусские жизни и право петь песни, не относящиеся к жанру шансон. Кто-то один, не справившись с нервным напряжением, предательски заголосил «Владимирский централ», но его быстро загасили. Паникер дал петуха и смолк. Кот зловеще шевельнул усами.