[Название «баптисты» 1907:3]. Они могли звать себя евангелическими христианами или баптистами, но они по-прежнему вынуждены были балансировать между стремлением к духовной и организационной автономии и стремлением следовать иностранным моделям вероучения, богослужения и организации. Русские евангелики с гордостью говорили о том, что они принадлежат к международному сообществу верующих, и обычно не скрывали, что в эволюции их церкви сыграли свою роль иностранцы. Однако они настаивали, что эта роль была в основном каталитической. Иностранцы или русские немцы дали верующим только словарь для описания уже существовавших идей и формы церковной организации. Тем не менее мемуары и личная переписка ранних лидеров движения показывают, с какими практическими и интеллектуальными трудностями они сталкивались, пытаясь примирить заимствованные формы религии с чаяниями русских людей. К примеру, влиятельный баптистский миссионер, а впоследствии бакинский пресвитер Василий Иванов описал разногласия, которые возникали между русскими и немцами по поводу богослужения, в неопубликованных воспоминаниях о своем раннем служении в тифлисской общине. Хотя русские и немцы разделяли одну веру, они отличались обычаями: «Русские баптисты хотели держаться во многом молоканских обычаев при богослужении, как-то пение псалмов по-молокански, при пении и молитвах делать поклоны и проч.». Немцы, в свою очередь, «хотели все русское и молоканское сразу изгнать из богослужения и все поставить на немецкий лад» [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 516, л. 24 об.]. Не только бывшие молокане включали элементы, заимствованные из своих прежних традиций, в свои службы: первые обратившиеся в Одессе сначала пели православные гимны и песнопения, сохраняя православные распевы, даже когда сами начали сочинять собственные гимны или перенимать мелодии у немцев [Рождественский 1889: 244–247].

Однако противостояние не проходило по линии «немцы – русские». Внутри самих русских велись споры о том, какое направление избрать. Это заметно в мемуарах и многолетней переписке двух основателей русского баптистского движения, входивших в первую тифлисскую общину, – Василия Иванова и Василия Павлова. Иванов обычно высказывался против излишних организационных ограничений религиозного самовыражения верующих, подчеркивая мудрость духовного порыва народа, давшего начало всему движению. Павлов, наоборот, оказался русским апостолом немецких идей и методов организации.

Иванов происходил из старинной молоканской семьи села Новоивановка Елизаветопольской губернии. Крестившись в 1871 г., он много странствовал по Закавказью с проповедью новой веры среди молокан. В 1880–1895 годах Иванов служил официальным миссионером зарождавшегося Союза баптистов (который не всегда мог обеспечивать его материально), неустанно распространяя баптистские идеи на Северном Кавказе, в Поволжье, Украине и Центральной России. Хотя правительство не обращало внимания на его прежнюю деятельность в молоканских общинах, как только он обратился к православным, последовали аресты и ограничения передвижения. С 1895 по 1900 год он и его семья находились в ссылке в Калишской губернии Царства Польского. Впоследствии он служил пресвитером в бакинской общине до 1917 г., продолжая несколько месяцев в году служить миссионером [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 470, л. 1-24; д. 516, л. 16–37]. Павлов тоже обратился в 1871 г. Вскоре он проявил себя как даровитый проповедник с острым умом и талантом к языкам, а в 1875 г. учился в гамбургской семинарии Онкена. Будучи посвящен в миссионеры Онкеном в 1876 г., Павлов вернулся в Россию и стал проповедовать не просто баптистские идеи, но именно организационные и богослужебные образцы, характерные для немецкого баптизма. С таким интеллектуальным наследием он сыграл решающую роль в формировании сети общин, обладавшей определенным единством верований и практик. Как и в случае Иванова, деятельность Павлова привлекла внимание властей: с 1887 по 1891 и с 1891 по 1895 год Павлов находился в ссылке в Оренбурге под строгим полицейским надзором. Там, ослабленные голодом, его жена и четверо из пяти детей умерли от холеры в 1892 г. В 1895 г. Павлов переехал в Тульчу в Румынии по приглашению смешанной русско-немецкой баптистской общины, где он находился до 1900 г. После 1905 г. Павлов служил пресвитером одесской общины (1907–1914), в 1909 г. был избран президентом Союза баптистов, в 1910–1911 годах был редактором журнала «Баптист» [Материалы к истории 1908:1-21; История евангельских христиан-баптистов 1989: 540–541].

Направление организационного развития баптизма, заданное Павловым в 1880-1890-е годы, нравилось не всем. В письмах друг к другу Иванов и Павлов пытались найти компромисс между заимствованием очевидно успешной немецкой модели и культивированием того местного, народного движения, которое и породило русский баптизм. Иванов неоднократно говорил о необходимости отыскания своеобразного русского пути. Он неоднократно выражал обеспокоенность стремлением Павлова к стандартизации движения через введение таких переведенных с немецкого символов веры, как Гамбургское исповедание [ГМИР, колл. 1, оп. 8, п. 1, л. 34; Правда о баптистах 1911: 362]. В письме 1899 г. к президенту Союза Мазаеву Иванов с жаром писал, что, по его мнению, русские вожди движения не должны следовать по пути, проложенному нерусскими баптистами. Все виды западного христианства, считал Иванов, завязаны на материальные цели. Более того, «нашему русскому братству учиться у ученых нечему, а потому нам нужно взять в духовной жизни другое направление, чтобы мы не впали в омертвление, как прочие христиане. Чтобы у нас было меньше формальности, а больше духовной жизни» [ГМИР, колл. 1, оп. 8, письма Д. И. Мазаеву, л. 26]. Но все-таки его тревожил и недостаток формальной организации русского баптизма. В письме следующего года Иванов со смешанными чувствами пишет о жизни немецких баптистов в Польше. В их общинах он находит порядок, но также видит то, что ему показалось «холодною формальностью». Тем не менее, признается он, его разочаровала неспособность русских верующих достичь той же степени формальной организации, что и немцы. Вместо практических навыков, сетует он, русские заимствуют у немцев лишь «все, что только может льстить плотскому чувству, как-то голые фразы: “мне грехи прощены!”» [ГМИР, колл. 1, оп. 8, п. 1, л. 287]. В письмах Иванова обнаруживается это распространенное колебание между восхищением немецкой организованностью и убеждением, что свободное, неструктурированное религиозное самовыражение более соответствует запросам русской души. На этом примере видно, как проблематично понятие «западного» могло быть для движения, которое противники считали полностью «западным».

Примером того, какие последствия вызывало смешение местного и заимствованного в русской баптистской культуре, а также примером тех возможностей, которые открыл перед диссидентами 1905 год, служит история баптистской музыки в России. Потребность в гимнах и подходящих мелодиях для совместного пения возникла с первых дней движения. Длительное время на практике исполнялись православные или молоканские песнопения вперемежку с песнями из репертуара западной духовной музыки. Однако, заимствовав западную форму коллективного пения в церкви, баптисты также ввели на своих службах инструментальную музыку. Здесь зазвучали балалайка, гитара и скрипичные ансамбли, а некоторые особо богатые общины обзавелись фисгармонией. Один