Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бабушка вырезала кузнечика, сбежавшего из клетки, а потом еще олененка, у которого из спины росла дикая слива, – олененок, гордо вскинув голову и выпятив грудь, гулял на воле в поисках прекрасной новой жизни, беззаботной, ничем не стесненной.
Моя бабушка всю жизнь прожила под девизом «великие деяния не требуют точного соблюдения этикета, а важным обрядам не чужды маленькие уступки». В своих устремлениях она поднималась выше неба, а судьба оказалась тонкой, как бумага; она осмелилась сопротивляться, осмелилась бороться и привыкла к такой жизни. Так называемое становление человеческого характера для своего завершения несомненно требует объективных условий, но если нет внутренних условий, то все объективные насмарку. Правильно сказал председатель Мао Цзэдун, что под воздействием тепла из яйца может вылупиться цыпленок, но из камня цыпленок не вылупится. А Конфуций говорил: «Из гнилого дерева хорошей вещи не вырежешь, а к стене из сухого навоза штукатурка не пристанет»[69]. Я думаю, так и есть.
Оригинальные идеи узоров на бумаге в полной мере отражают то обстоятельство, что она была выдающейся женщиной. Только она осмелилась бы поместить ветку сливы на спине оленя. Всякий раз, когда вижу рисунки, вырезанные бабушкой из бумаги, я испытываю благоговение. Если бы бабушка выбрала литературную стезю, то посрамила бы целую толпу писателей. Она была творцом, знающим цену своим словам, и раз она решила, что кузнечик вырвался из клетки, значит, он вырвался, раз сказала, что у оленя на спине растет дерево, значит, так и будет.
Бабушка, твой внук по сравнению с тобой так же хил и слаб, как вошь, голодавшая три года.
Она вырезала рисунок из бумаги и тут внезапно услыхала, как ворота со скрипом открылись и знакомый и в то же время незнакомый голос громко крикнул со двора:
– Хозяева, нанимаете работников?
Ножницы выпали из ее рук на кан.
7
Дедушка разбудил отца, и тот увидел длинного извилистого дракона, который стремительно приближался к ним. Из-под горящих факелов раздавался воодушевляющий рев. Отец не понимал, почему дедушка, который убивал не моргнув глазом, так сильно растрогался при виде этой петляющей огненной дорожки из факелов. Дедушка тихонько плакал и, всхлипывая, бормотал:
– Доугуань… сынок… односельчане пришли…
Односельчане окружили их плотным кольцом: молодые и старые, мужчины и женщины, несколько сот человек. Те, у кого не было факела, держали в руках тесаки, лопаты и дубинки. Вперед протиснулись хорошие друзья отца с факелами из гаоляновых стеблей, на концах которых была привязана вата, вымоченная в соевом масле.
– Командир Юй, с победой!
– Командир Юй, односельчане забили корову, свинью и барана, чтобы устроить пир, все ждут, когда вы с братьями вернетесь.
Дедушка повернулся лицом к факелам, которые торжественно освещали извилистую речку и огромное гаоляновое поле, упал на колени и сквозь слезы сказал:
– Односельчане, я, Юй Чжаньао, совершил злодеяние, которое вовек не забудут… попался на уловку Рябого Лэна… братья все… пали в бою!
Факелы собрались еще кучнее, черный дым поднимался в небо, языки пламени тревожно подрагивали, капли масла, сгорая, с шипением падали вниз, прочерчивая в воздухе красные вертикальные линии, и продолжали догорать на земле. На насыпи, под ногами толпившихся вокруг людей, повсюду распустились маленькие огненные цветы. Из гаолянового поля доносилось тявканье лисиц. Рыба в реке косяками плыла на свет и резвилась в воде. Все потеряли дар речи. Сквозь треск пламени откуда-то издалека, с гаолянового поля, докатился мощный глухой звук.
В толпе был старик с лицом черным, как лак, и белоснежной бородой, один глаз у него был большой, а второй маленький. Он передал свой факел стоявшему рядом человеку, а сам наклонился, обеими руками подхватил командира Юя под мышками и сказал:
– Командир Юй, поднимайся, поднимайся, поднимайся!
Все хором закричали:
– Командир Юй, поднимайся, поднимайся, поднимайся!
Дедушка медленно встал. От рук старца по его плечам разливалось тепло. Дедушка сказал:
– Односельчане, давайте сходим на мост, посмотрим!
Дедушка и отец показывали дорогу, сзади напирали факелы. Горячее пламя освещало мутную речку и гаоляновое поле, пока они не достигли места сражения перед большим мостом. Торжественно-печальный багряный месяц в девятый день восьмого лунного месяца охраняли по краям несколько зеленых туч. Факелы осветили мост, зловещие тени останков сгоревших грузовиков подрагивали. На поле боя, усеянном трупами, в нос бил запах крови, он смешивался с запахами гари, плотной стены гаоляна, на фоне которого все происходило, и речки, исток которой находился очень далеко от этих мест.
Несколько десятков женщин хором взвыли, капли горящего масла падали с гаоляновых факелов прямо на руки и ноги. Лица мужчин в свете факелов напоминали раскаленное железо. Белый каменный мост окрасился в багряный, словно выпрямленная радуга.
Тот же смуглолицый белобородый старик громко воскликнул:
– Что вы плачете?! Это же великая победа! В Китае четыреста миллионов человек, если каждый китаец встанет против японцев один на один, сколько эта мелкая Япония с ее клочком земли продержится против нас? Даже если мы выставим сто миллионов, чтобы стереть японцев с лица земли, нас еще останется триста миллионов, разве же это не победа? Командир Юй, это великая победа!
Дедушка возразил:
– Отец, ты специально льешь мед, чтобы меня успокоить.
Старик ответил:
– Вовсе нет, командир Юй, это железная победа! Скорее отдай нам приказ, как скажешь, так мы и сделаем! В Китае нет ничего, зато людей много.
Дедушка выпрямился и велел:
– Заберите тела наших братьев!
Толпа рассредоточилась. Люди начали переносить тела павших бойцов с гаоляновых полей по обе стороны от шоссе и складывать на насыпи к западу от моста в ряд, головой на юг, ногами на север. Отец вел дедушку, пересчитывая погибших. Он увидел Ван Вэньи, его жену, Фана Шестого и Фана Седьмого, Горниста Лю, Четвертого Чахоточного… множество знакомых и незнакомых. Лицо дедушки без конца сводило судорогой от боли, его вдоль и поперек изрезали морщины, а из глаз текли слезы, которые при свете факелов напоминали струи раскаленного чугуна.
Дедушка спросил:
– А где Немой? Доугуань, ты видел дядю Немого?
Отец тут же вспомнил, как Немой острым кинжалом отрубил япошке голову и голова с криком полетела по воздуху. Он сказал:
– На грузовике.
Несколько факелов приблизились к автомобилю, трое мужчин запрыгнули в кузов и спустили Немого. Дедушка подбежал и подставил плечо под спину Немого, тут же подоспели еще двое, один поддерживал Немого за голову, а второй – за ноги, так они втроем, спотыкаясь, выбрались на насыпь. Тело Немого уложили на западном краю насыпи рядом с другими. Немой согнулся в поясе, а в руке все еще сжимал окровавленный длинный кинжал. Глаза были широко распахнуты, а рот зиял, словно дыра, как будто Немой собирался закричать.
Дедушка опустился рядом с Немым, с силой надавил на колени и грудную клетку. Отец услышал, как хрустнули позвонки, и тело Немого распрямилось. Дедушка потянул кинжал, но никак не мог вытащить, пришлось согнуть руку в локте, чтобы кинжал лежал на бедре. Какая-то женщина встала на колени и начала тереть открытые глаза Немого, приговаривая:
– Братец, закрой глаза, закрой. Командир Юй за тебя отомстит…
– Пап, мама все еще в гаоляновом поле… – с плачем сказал отец.
Дедушка махнул рукой:
– Ты иди… отведи односельчан, чтобы они принесли…
Отец вошел в гаоляновое поле, за ним следовало несколько человек с факелами. Когда стоявшие вплотную стебли гаоляна соприкасались с факелами, во все стороны летели брызги масла, влажные листья загорались и обиженно сворачивались в трубочку. Стебли гаоляна в огне опускали тяжелые головы и издавали