– Хозяева, нанимаете работников?

Бабушка лежала на одеяле с затуманенным взором.

Юй Чжаньао бросил на пол матрас, медленно подошел к кану и наклонился к бабушке. В этот момент его сердце превратилось в теплый пруд с резвящимися лягушками, над которым летали, чиркая по воде крылышками, стрижи. Когда его смуглый подбородок приблизился к бабушкиному лицу так, что между ними можно было просунуть лишь лист бумаги, бабушка подняла руку и влепила ему звонкую затрещину – удар пришелся по белой бритой голове. Она резко села, схватила ножницы и напустилась на Юя:

– Ты кто такой? Что ты себе позволяешь? Врываешься в дом к незнакомой женщине и так дерзко себя ведешь!

Юй Чжаньао очень удивился, отошел на несколько шагов и спросил:

– Ты… правда меня не узнаешь?

Бабушка отвечала:

– Ты что такое болтаешь? Я с детства сидела взаперти, почти никуда не выходила и ни с кем не общалась, замуж вышла всего десять дней назад, откуда мне тебя знать?

Юй Чжаньао усмехнулся:

– Ну, не знаешь и ладно, говорят, что на вашей винокурне не хватает рук, хотел устроиться на работу, чтобы прокормиться!

Бабушка кивнула:

– Хорошо, если тяжелого труда не боишься. Как твоя фамилия? Как звать? Сколько тебе лет?

– Фамилия моя Юй, звать Чжаньао. Мне двадцать четыре года.

– Забирай свои манатки и выйди!

Юй Чжаньао послушно вышел за ворота и стал ждать. Ослепительное солнце заливало бескрайние просторы, дорогу, ведущую на запад в уездный город, с обеих сторон заключил в тиски гаолян, и она казалась очень узкой. Остатки сгоревшей кучи листьев так и не убрали, и недавние события возникли перед его глазами. Юй Чжаньао прождал за воротами целых полчаса, сердце сдавливала безотчетная тревога, хотелось ворваться внутрь и поговорить с этой бабой серьезно, но он продолжал топтаться в нерешительности. После убийства отца и сына Шаней Юй Чжаньао не стал убегать, а спрятался в гаоляне и оттуда наблюдал за интересным представлением в излучине. Бабушкин выдающийся актерский талант потряс его. Он понял, что хоть бабушка и юна, палец ей в рот не клади, и она очень расчетливая, а вовсе не безропотная. Возможно, она сегодня оказала ему такой прием, потому что вокруг глаза и уши. Юй Чжаньао ждал уже довольно долго, но бабушка так и не вышла, на дворе было тихо, лишь сорока кричала на коньке крыши. Юй Чжаньао рассвирепел. Он в сердцах ворвался во двор и хотел было закатить сцену, но тут услышал бабушкин голос из-за оконной бумаги:

– Сходи-ка в лавку на восточном дворе!

Юй Чжаньао резко очнулся, понял, что не следует нарушать иерархию, а потому унял свой гнев и, взвалив на спину матрас, направился на восточный двор и увидел там множество чанов для вина и целую кучу гаоляна. Из винокурни валил горячий пар, все работники были заняты делом. Он вошел в сарай и спросил работника, который стоял на высоком табурете и насыпал гаолян в большой ковш над жерновом:

– Эй, а где главный?

Работник покосился на него, закончил сыпать гаолян, спрыгнул с табурета, потом, держа в одной руке черпак, другой оттащил табурет в сторону, крикнул, и мул с черной повязкой на глазах, услышав крик, зарысил по кругу. Дорожка, по которой он тягал жернов, была вытоптана копытами так, что образовалась колея. Жернова загрохотали, и гаоляновые отруби, словно внезапно разразившийся ливень, с шумом хлынул из щели между ними прямо в деревянный поддон.

– Главный в лавке! – сказал работник и, надув губы, мотнул головой в сторону трех каморок с западной стороны от ворот.

Юй Чжаньао взял свой матрас и вошел в лавку с черного хода. Знакомый старик сидел за прилавком и щелкал счетами. Рядом со счетами стоял маленький светло-синий чайник с вином, и старик время от времени подносил чайник ко рту и делал глоток.

Юй Чжаньао сказал:

– Господин, работники нужны?

Лю Лохань кинул на него взгляд и задумчиво поинтересовался:

– На постоянную работу или на короткий срок?

– Как господину будет угодно, я хочу поработать подольше.

Дядя Лохань:

– Если хочешь получить временную работу, то я принимаю решения, а если хочешь устроиться на долгий срок, то нужно получить одобрение хозяйки.

– Так сходите спросите у нее.

Юй Чжаньао подошел к прилавку и плюхнулся на лавку. Дядя Лохань опустил доску прилавка, вышел, но снова вернулся, достал большую фаянсовую пиалу, наполнил гаоляновым вином и поставил на прилавок:

– Выпей вина, утоли жажду.

Юй Чжаньао пил вино и думал о хитром плане той женщины, восхищался ей. Тут вошел дядя Лохань и сообщил:

– Хозяйка хочет тебя увидеть.

В западном дворе дядя Лохань остановился:

– Подожди немного.

Бабушка вышла на улицу, держась с достоинством. Она расспросила Юй Чжаньао обо всем на свете, затем махнула рукой:

– Уведи его, пока возьмем на месяц, попробуем. Жалованье будет начисляться с завтрашнего дня.

Так Юй Чжаньао нанялся на нашу винокурню. Он был крепким, с ловкими руками, с работой справлялся отлично, и дядя Лохань много раз хвалил его в присутствии бабушки. Через месяц дядя Лохань вызвал его в лавку и сказал:

– Хозяйка тобой очень довольна. Мы тебя оставляем. – И дядя Лохань передал ему сверток. – Это хозяйка велела тебе передать в награду.

Юй Чжаньао развернул сверток и обнаружил внутри пару новых матерчатых туфель.

– Господин начальник, передайте хозяйке от меня благодарность.

– Иди да работай хорошенько.

Юй Чжаньао кивнул.

Минуло еще полмесяца. Юй Чжаньао постепенно терял терпение. Хозяйка ежедневно обходила восточный двор, но только расспрашивала дядю Лоханя о том о сем, редко обращая внимание на обливавшихся потом работников. Юй Чжаньао было очень обидно.

Пока торговлю вели отец и сын Шань, еду для работников винокурни покупали в местной маленькой харчевне. Когда винокурня перешла к бабушке, она наняла женщину за сорок, которую местные звали Теткой Лю, и девушку-подростка тринадцати-четырнадцати лет по прозвищу Ласка. Они обе жили в западном дворе и отвечали за готовку. Вдобавок к двум имевшимся собакам бабушка купила еще трех поменьше: черную, зеленую и красную. В западном дворе теперь жили три женщины и пять собак, и в этом отдельном маленьком мире царило оживление. По ночам, даже если просто ветер шелестел травой, собаки заливались лаем, да так, что казалось, если не загрызут, то напугают до смерти.

Юй Чжаньао проработал в винокурне два месяца. Уже наступил девятый лунный месяц, созрел гаолян. Бабушка велела дяде Лю нанять еще несколько временных работников, чтобы привести в порядок гумно и открытое зернохранилище и подготовиться закупать гаолян. Погода стояла отличная, солнечная и ясная. Бабушка надела белоснежную шелковую рубаху, на ногах у нее красовались красные атласные туфельки, а в руках она держала обструганные ивовые прутья толщиной с палец. За ее спиной резвилась целая свора собак. Бабушка прошлась туда-сюда по двору; глядя на нее, деревенские жители подмигивали друг другу и кривлялись, но в ее присутствии никто не осмеливался и воздух-то испортить. Юй Чжаньао несколько раз пытался приблизиться к ней, но бабушкино лицо сохраняло серьезное выражение, она с Юем и словом лишним не обмолвилась.

В тот день Юй Чжаньао перепил вина, однако не чувствовал себя пьяным. Он улегся на кан в проходной комнате, но ворочался и не мог уснуть. Через два окна в комнату пробивались дорожки лунного света. Двое работников при свете масляной лампы штопали рваную одежду.

Затем Лао Ду, который умел играть на баньху[70], завел такую жалобную мелодию, что сердце дрожало как струна. У одного из парней, штопавших одежду, от этой грустной мелодии засвербило в горле, и он хриплым голосом запел: «Тяжело холостяку, очень ему тяжко, некому холостяку починить рубашку…»

– Пусть тебе хозяйка залатает…

– Хозяйка? Вот уж не знаю, какой молодой ястреб отведает лебединого мяса…

– Молодой и старый хозяева позарились на лебединое мясо да поплатились жизнью.

– Я слыхал, что она еще в девичестве сговорилась с Пестрошеем.

– То есть отца и сына Шаней и впрямь убил Пестрошей?

– Поменьше болтай, поменьше болтай. Как говорится, сболтнешь у дороги, а в траве кто-нибудь подслушает.

Юй Чжаньао,