— Всё в порядке, если только вы не засмеётесь, когда я будуиз него вылезать.

Он улыбнулся.

— Дорогой, живи, как должен жить. Чак Берри,[50] тысячадевятьсот шестьдесят девятый год.

Я встал возле пустого шезлонга, мысленно помолился иплюхнулся в него. Как всегда, меня повело влево (я инстинктивно оберегалтравмированное бедро), поэтому приземлился неровно, но схватился за деревянныйподлокотник и упёрся здоровой ногой, так что шезлонг лишь закачался. Месяцемраньше я бы вылетел из него на песок, но теперь сил у меня прибавилось. Я легкопредставил себе Кэти Грин, аплодирующую моему достижению.

— Отличная работа, Эдгар, — одобрил Уайрман. — Или Эдди?

— Выбор за вами, я откликаюсь на оба имени. А что в кувшине?

— Зелёный чай со льдом. Очень холодный. Попробуете?

— С удовольствием.

Он наполнил мой стакан. Потом свой. Поднял его. В чае зеленьедва просматривалась. Его глаза, в окружении сеточки морщинок, были кудазеленее. Седина лишь на висках тронула чёрные и очень длинные волосы. Когдаветер поднимал их, я видел на правой стороне лба маленький, круглый, какмонетка, шрам. Сегодня Уайрман был в плавках, и его ноги оказались такими жезагорелыми, как и руки. Выглядел Уайрман крепким, подтянутым, но, как мнепоказалось, усталым.

— Давайте выпьем за вас, мучачо. Всё-таки вы сюда добрались.

— Хорошо, — кивнул я. — За меня.

Мы чокнулись и выпили. Мне доводилось раньше пить зелёныйчай, и я думал, что он не хуже чёрного, но этот был просто божественным: словнопьёшь холодный шёлк с едва заметным привкусом сладости.

— Вы почувствовали мёд? — спросил Уайрман и улыбнулся, когдая кивнул. — Не всем это удаётся. Я кладу столовую ложку на кувшин. Мёдвысвобождает естественную сладость чая. Меня научили готовить этот напиток натрамповом судне в Китайском море. — Он поднял стакан. Посмотрел сквозь него. —Мы сражались с пиратами и совокуплялись с загадочными смуглыми женщинами «подтропическими небесами».[51]

— Верится с трудом, мистер Уайрман. Он рассмеялся.

— На самом деле я прочитал о мёде в одной из поваренных книгмисс Истлейк.

— Дамы, которую вы привозите сюда по утрам? В инвалидномкресле?

— Совершенно верно.

— Невеста крёстного отца, — вырвалось у меня. Я не думал,что говорю, но перед глазами стояли огромные синие кеды на хромированныхподставках для ног.

Челюсть Уайрмана отвисла, зелёные глаза раскрылись такшироко, что я уже собрался извиниться за мой faux pas.[52] А потом ондействительно начал смеяться. Тем утробным смехом, каким смеёшься крайне редко,лишь когда кому-то удаётся преодолеть все твои защитные редуты и прикоснуться ксамой чувствительной смехострунке. Я хочу сказать, Уайрман буквально надрывалживот, а когда увидел, что я совершенно не понимаю, чем так его развеселил,загоготал ещё сильнее, живот у него так и ходил ходуном. Он попытался поставитьстакан на маленький столик, но промахнулся. Стакан выскользнул у него из руки,приземлился донышком на песок и застыл в вертикальном положении, как окурок водной из урн с песком, какие раньше ставили рядом с лифтами в фойе отелей. Емуэто показалось ну очень забавным, он указал на стакан.

— Такое и захочешь — не сделаешь! — удалось выдавить из себяУайрману, и он снова зашёлся смехом, приступы которого один за другим сотрясалиего. Он раскачивался в шезлонге, одной рукой держась за живот, вторую прижимаяк груди. Из памяти вдруг выплыли строки стихотворения, которое я выучил в школеболее тридцати лет тому назад: «Мужчины не симулируют судорог, / Неприкидываются страдальцами…»[53]

Я улыбнулся, улыбнулся и хохотнул. Потому что такое весельезаразительно, даже когда ты не знаешь, в чём соль шутки. И стакан Уайрмана,который упал так удачно, что из него не пролилось ни капли чая… это же забавно.Как прикол в мультфильме о Дорожном бегуне.[54] Но смех Уайрмана вызвал нечётко вставший на донышко стакан.

— Я не понимаю. Я хочу сказать, вы уж извините, если я…

— В каком-то смысле так оно и есть! — От смеха Уайрман,похоже, не мог связно говорить. — В каком-то смысле, в этом всё дело! Толькодочь! Разумеется, она — дочь крест…

Он раскачивался из стороны в сторону, вперёд-назад, егосотрясали судороги смеха, и именно в этот момент шезлонг не выдержал, сломалсяс громким треском, отчего сначала Уайрмана бросило вперёд, и на лице у негоотразилось на редкость комичное изумление, а потом на песок. Падая, он заделрукой стойку зонта, она наклонилась вместе со столиком, из которого торчала.Порыв ветра подхватил зонт, раздув его, как парус, и потащил вдоль берега. Менярассмешили не вылезшие из орбит глаза Уайрмана, не полосатые челюсти шезлонга,едва не сомкнувшиеся на нём, не его падение на песок. И даже не столик, взятыйна буксир зонтом. Причиной стал стакан Уайрмана, который по-прежнему стоял надонышке между боком и левой рукой распростёртого на песке мужчины.

«„Акме айст ти компани“, — мои мысли застряли в старыхмультфильмах о Дорожном бегуне. — Мип-мип[55]». Последнее, само собой,заставило меня вспомнить кран, тот самый, что покалечил меня, с грёбанымсигналом заднего хода, который не сигналил. Тут же я увидел себя Злым койотом,зажатым в кабине корёжащегося пикапа, с выпученными от недоумения глазами, сторчащими в разные стороны обтрёпанными ушами, возможно, даже дымящимися накончиках.

И я расхохотался. Не мог остановиться, пока не вывалился изсвоего шезлонга и не улёгся рядом с Уайрманом… но тоже не задел стакан, которыйвсё ещё стоял на донышке, словно окурок, воткнутый в песок урны. Казалось, я немог смеяться сильнее, но мне это удалось. Слёзы заструились по щёкам, мир началтускнеть, потому что поступление кислорода в мозг резко сократилось.

Уайрман, всё ещё смеясь, пополз на корточках за убежавшимстоликом. Попытался ухватиться за стойку, но она откатилась в сторону, будтопочувствовав его приближение. Уайрман плюхнулся лицом в песок, потом поднялся,смеясь и отплёвываясь. Я перевернулся на спину, жадно ловя ртом воздух, награни обморока, но смеясь.