Вот так я встретился с Уайрманом.

Двадцать минут спустя столик занял исходное положение. Болееили менее. И всё было бы хорошо, да только мы с Уайрманом заходились смехомкаждый раз, когда взгляд падал на зонт.

Один треугольный сектор порвался, и теперь зонт напоминалпьяного, который пытается казаться трезвым. Уайрман перенёс уцелевший шезлонг кдеревянным мосткам и, по моему настоянию, сел в него. Я же устроился намостках. Пусть спинки не было, но подняться с них мне было куда проще (неговоря уже о сохранении достоинства). Уайрман предложил сходить в дом изаменить разлившийся ледяной чай свежим, но я отказался, согласившись, правда,разделить чай, чудом оставшийся в стакане Уайрмана.

— Теперь мы братья-по-воде, — заметил он, когда мы выпиличай.

— Это какой-то индейский ритуал? — спросил я.

— Нет, это из «Чужака в чужой стране» Роберта Хайнлайна. Дабудет благословенна его память.

Я вдруг подумал, что не видел его читающим, когда он сидел вполосатом шезлонге, но не стал озвучивать эту мысль. Многие не читают на пляже:от чтения при столь ярком свете у них болит голова. Я сочувствую людям, которыемучаются головными болями.

Он вновь начал смеяться. Закрыл рот двумя руками, какребёнок, но смех прорвал эту дамбу.

— Хватит. Господи, хватит. Я чувствую, что потянул всё мышцыживота.

— Я тоже.

Какое-то время мы молчали. В этот день с Залива дул свежий,прохладный ветер, с явственным привкусом соли. Оторванный лоскут зонта трепаловетром. Тёмное пятно на песке (пролитый чай) практически высохло.

Он всё-таки хохотнул.

— Ты видел, как стол пытался убежать? Этот грёбаный стол.Хохотнул и я.

Болело бедро и мышцы живота, но чувствовал я себя достаточнонеплохо для человека, который смехом едва не вогнал себя в обморок.

— «Побег Алабамы»,[56] — вставил я. Уайрман кивнул, всё ещёстирая с лица песок.

— «Grateful Dead». Тысяча девятьсот семьдесят девятый год.Или где-то рядом. — И вновь хохотнул, засмеялся, загоготал. Обхватил рукамиживот и застонал. — Не могу. Должен остановиться, но… — Невеста крёстного отца!Господи Иисусе! — И снова расхохотался.

— Только не говори ей, что я так её назвал, — попросил я.Смеяться он перестал, но улыбка осталась на лице.

— Я и не собирался, мучачо. Но… это шляпа, не так ли?Большая соломенная шляпа, которую она носит. Как Марлон Брандо в саду, когдаиграет с маленьким мальчиком.

На сегодня мы вроде бы насмеялись, но я кивнул, и мы вновьзагоготали.

— Если мы заржём, когда я буду вас знакомить, — сказал он (имы заржали, от одной мысли, что заржём), — будем говорить, что вспомнили, как ясломал шезлонг, хорошо?

— Хорошо. Правильно ли я понял, что она и впрямь имеетотношение к мафии?

— Ты действительно ничего не знаешь?

— Абсолютно.

Он указал на виллу «Розовая громада», которая с такогорасстояния казалась совсем маленькой. Похоже, дорога домой будет долгой.

— Кому, по-твоему, принадлежит вилла, в которой ты живёшь,амиго? Я понимаю, ты платишь риелтору или компании «Дома для отдыха», но начьём банковском счёте в конце концов осядут твои денежки?

— Готов предположить, что на банковском счёте мисс Элизабет.

— Правильно. Мисс Элизабет Истлейк. Учитывая возраст дамы, аей восемьдесят пять, ты мог бы называть её старая мисс. — Он вновь рассмеялся,покачал головой. — Пора бы это прекратить. Но, откровенно говоря, давно уже уменя не было повода так поржать.

— У меня тоже.

Он посмотрел на меня (безрукого, заштопанного с одного бока)и кивнул. Потом какое-то время мы разглядывали Залив. Я знал, что людиприезжают во Флориду, когда становятся старыми и больными, потому что здесьтепло чуть ли не круглый год, но, кроме того, свою лепту вносит и Мексиканскийзалив. Целебным является даже взгляд на эту залитую солнцем спокойную воднуюгладь. Слово-громадина, не так ли? Я про Запив. Достаточно большой, чтобыбросать в него много чего и наблюдать, как оно исчезает.

Наконец Уайрман продолжил:

— И кому, по-твоему, принадлежат дома между твоей виллой иэтой гасиендой? — Через плечо он указал на белые стены и оранжевую крышу. Навсех местных картах она обозначена как «Гнездо цапли», но я называю её «ЕlPalacio de Asesinos».

— Тоже мисс Истлейк?

— Ты правильно сложил два и два.

— А почему ты называешь гасиенду «Дворцом убийц»?

— Когда я думаю на английском, это «Убежище бандита». — Налице Уайрмана мелькнула виноватая улыбка. — Потому что выглядит гасиенда как томесто, где главный плохиш из вестерна Сэма Пекинпа повесил бы свою шляпу. Влюбом случае у нас шесть красивых домов между «Гнездом цапли» и «Салмон-Пойнт»…

— Который я называю «Розовой громадой», — вставил я. — Когдадумаю на английском.

Уайрман кивнул.

— «Еl sado Grande». Хорошее название. Мне нравится. Тыпробудешь здесь… как долго?

— Я снял виллу на год, но, честно говоря, не знаю. Жары небоюсь, хотя, как я понимаю, это время называют плохим сезоном, но нужно помнитьоб ураганах.

— Да, здесь мы все помним об ураганах, особенно после«Чарли» и «Катрины». Но дома между «Гнездом цапли» и «Сал-мон-Пойнт» опустеютзадолго до сезона ураганов. Как и весь Дьюма-Ки. Между прочим, это местоследовало бы назвать Истлейк-Айленд.

— Ты хочешь сказать, что он принадлежит ей?

— Всё это сложно даже для меня, а я в прошлой жизни былюристом. Когда-то остров принадлежал её отцу, вместе с немалым кускомматериковой Флориды к востоку отсюда. В тридцатых годах он продал всё, заисключением Дьюмы. Мисс Истлейк принадлежит северная часть острова, в этом нетникаких сомнений. — И Уайрман обвёл рукой северную оконечность Дьюма-Ки, которая,как он потом скажет, выбрита, как «киска» стриптизёрши. — Земля и дома на ней,от «Гнезда цапли» — самого роскошного — до твоей «Розовой громады», где житьопаснее всего. Они приносят ежегодный доход, в котором она особо и ненуждается, потому что отец оставил ей и другим своим детям mucho dinero.[57]