— Возможно, — ответил я сам на свой вопрос.

Да. Потому что написание картин очень уж отличалось отвозведения торговых центров.

Я мог бы легко разрулить эту ситуацию, отказавшись отвстречи… да только я в каком-то смысле пообещал Илзе, что покажу картиныспециалисту, а я не привык нарушать обещания, которые даю своим детям.

Моя правая рука по-прежнему зудела, сильно, чуть ли не доболи, но я этого зуда практически не замечал. У стены, слева от меня, стояливосемь или десять картин. Я повернулся к ним, думая о том, что надо быпопытаться определить, какие — лучшие, но не сумел даже взглянуть на них.

Том Райли стоял на верхней ступени лестницы. В одних толькосветло-синих пижамных штанах, потемневших в промежности и на внутренней сторонеодной из штанин, где Том их обмочил. Правый глаз исчез. Глазницу заполнялакрасно-чёрная жижа. Кровь, словно краска, потёками запеклась ниже правоговиска, исчезая в седеющих волосах за ухом. Второй глаз смотрел на Мексиканскийзалив. Красный закат освещал узкое, худое лицо Тома.

Я вскрикнул от удивления и ужаса, отпрянул, упал со стула,приземлился на травмированное бедро, вновь вскрикнул — на этот раз от боли.Дёрнулся, ступня ударила по стулу, на котором я только что сидел, повалила его.Когда я вновь посмотрел на лестницу, Том исчез.

Десятью минутами позже я уже был внизу, набирал его домашнийномер. По лестнице я спускался сидя, пересчитывая задом ступеньки. Не потому,что повредил бедро, упав со стула, — просто ноги так сильно дрожали, что я имне доверял, не знал, удержат ли они меня. Я боялся рухнуть в полный рост иудариться головой, даже если бы попытался спуститься спиной вперёд, держасьлевой рукой за поручень. Чёрт, я боялся, что могу потерять сознание.

Я продолжал вспоминать тот день на озере Фален, когда,повернувшись, увидел неестественно блестящие глаза Тома, который прилагал всесилы к тому, чтобы не разрыдаться. «Босс, не могу привыкнуть к тому, что у тебятолько одна рука. Мне так жаль».

В красивом доме Тома, в Эппл-Вэлли, зазвонил телефон. Том,который дважды женился и разводился. Том, который не советовал мне уезжать изМендота-Хайтс и который сказал: «Ты словно отдаёшь преимущество своего поля вплей-офф». Том, который насладился моим домашним полем, если верить«Друзьям-любовникам»… и я верил.

Как верил и тому, что увидел наверху.

Один гудок… второй… третий.

— Сними трубку, — пробормотал я. — Сними эту грёбануютрубку.

Я не знал, что сказал бы ему, если б он снял, да меня это ине волновало. В тот момент я хотел лишь у??лышать его голос. Услышал, нозаписанный на автоответчик.

— Привет! Вы позвонили Тому Райли. Мы с братом Джорджем инашей мамой отправились в ежегодный круиз… на этот раз в Нассау. Что тыговоришь, мама?

— Что теперь я — Багама-Мама, — ответил прокуренный, весёлыйголос.

— Совершенно верно, теперь она такая, — согласился Том. — Мывернёмся восьмого февраля. А пока вы можете оставить сообщение… когда, Джордж?

— После звукового з-з-зигнала! — воскликнул мужской голос.

— Точно! — согласился Том. — После звукового зигнала. Или выможете позвонить мне на работу. — Он продиктовал номер, а потом все троепрокричали: «BON VOYAGE»[61]

Эти слова совсем не напоминали прощальное послание человека,задумавшего покончить с собой, но, разумеется, он находился с самыми близкими идорогими ему людьми (которые потом сказали бы: «Нам казалось, что он в отличнойформе») и…

— Кто говорит, что это будет самоубийство? — спросил япустую комнату… и в страхе оглянулся, чтобы убедиться, что она пуста. — А еслиэто несчастный случай? Или даже убийство? При условии, что это ещё непроизошло?

Но если бы произошло, мне бы позвонили. Может, Боузи, аскорее всего Пэм. Опять же…

— Самоубийство. — Теперь я уже ничего у комнаты неспрашивал. — Самоубийство, и оно ещё не произошло. Это было предупреждение.

Я поднялся и, опираясь на костыль, двинулся в спальню. Впоследнее время костылём я пользовался реже, но в этот вечер держался за него,как за родного.

Моя любимая девочка сидела, привалившись к подушкам на тойстороне кровати, которую могла занимать реальная женщина, если б она у менябыла. Я сел, взял её в руки, посмотрел в большие синие стекляшки, полныемультяшного изумления: «О-о-о-о-х, какой противный парниша!» Моя Реба, котораявыглядела, как Люси Рикардо.

— Вот так к Скруджу явился призрак грядущего Рождества, —сказал я ей. — Всё это только может произойти.

На этот счёт Реба своего мнения не высказала.

— Но что мне делать? С картинами-то — другое дело. Скартинами — совершенно другое дело!

Но связь была, и я это знал. И картины, и видения бралиначало в человеческом мозгу, и что-то в моём мозгу изменялось. Я думал, чтоизменения эти происходили в результате удачного сочетания повреждений. Илинеудачного. Противоударная травма. Зона Брока. И Дьюма-Ки. Дьюма… что?

— Усиливает изменения, — объяснил я Ребе. — Не так ли? Ребавновь промолчала.

— Есть что-то ещё, и это что-то воздействует на меня.Возможно, даже зовёт меня?

От этой мысли по коже побежали мурашки. Подо мной ракушкитёрлись друг о друга, когда вода поднимала и бросала их. Не составляло трудапредставить себе на месте ракушек черепа, тысячи черепов, и все они разомскалили зубы, когда набегала очередная волна.

Джек говорил, что на Дьюма-Ки есть ещё один дом, где-то вджунглях, разваливающийся? Вроде бы да. Когда мы с Илзе попытались поехать в тусторону, состояние дороги очень быстро ухудшилось. Как и состояние Илзе. Меняжелудок не подвёл, но запахи окружающей растительности вызывали отвращение, ирезко усилился зуд в отрезанной руке. На лице Уайрмана отразилась тревога,когда я рассказал ему о нашей попытке исследовать джунгли. «При такомсостоянии, как у тебя, Дьюма-Ки-роуд — не место для экскурсий». Его слова.Вопрос в том, а какое у меня состояние? Реба продолжала молчать.

— Я не хочу, чтобы это произошло, — прошептал я.

Реба смотрела на меня. Паршивым парнищей, вот кем она менясчитала.

— Какой от тебя прок? — спросил я куклу и отбросил её. Онаупала на подушку, попкой кверху, расставив розовые хлопчатобумажные ноги,прямо-таки маленькая шлюшка. Действительно, «о-о-о-о-х, какой противныйпарниша!»