— Слышали эту песню… Ты хочешь сказать, что падаютзарплаты, падает уровень жизни, рушится экономика, а эта сраная шляпа пребываетв благоденствии своих 70 шекелей?

— Эта уникальная шляпа — оглянись, найдешь ли ты такуюво всем Иерусалиме, — по-прежнему остается в своей небольшой стоимости…

— Тогда ты будешь носить ее сам.

Я допила кофе и выбросила стаканчик в мусорный бак.

Наперерез из кустов к помойке, вздыбив хвост, галопомпромчалась скаковая кошка. На углу улицы красовался щит с глазастым трамваем,что вываливался на прохожих, как бы удивленно читая надпись внизу щита, осроках сдачи работ на данном участке пути…

— Перекопали весь город, — заметила я, — ногиобломаешь, пока пройдешь… И ничего толкового пока не видно… Ты веришь в этоттрамвай?

— А, — сказал он, — слушай, Иерусалим Титапережил, римский плуг, арабских коз… Ну, так пойдет здесь трамвай, или непойдет здесь трамвай…

А вот сколько, скажи… положа руку на сердце, ты дала бы заэту шляпу?..

— Когда я торгуюсь, то не кладу руку на сердце, оно уменя для других целей… Но сорок шекелей по-прежнему мне не жалко.

И еще в течение минут десяти мы оба наслаждались нашимбессмысленным торгом. Я не собиралась зимой покупать летнюю шляпу, он знал этои не хотел прежде времени спускать цену… Февральский ветер пощипывал веки,стыли руки без перчаток, которые я не взяла сегодня из дома, обманутая дневнымтеплом. Бесстыжий трамвай со щита пытался заглянуть за угол, где стояли двамусорных бака, словно был одержим желанием увидеть — чем там лакомятся троеотважных иерусалимских кошек…

— Ладно, — проговорила я, поднимаясь. — Богдаст, будет и лето на этой улице… Тогда и продолжим нашу захватывающую беседу…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

За два дня до нашего возвращения в Москву им удалосьвзорвать кафе в центре Иерусалима, — чудесное уютное кафе, любимое местовстречи студентов. Я не раз бывала там, помнила интерьер: старые кованые лампына цепях, свисающих со сводчатого потолка, плетеные этажерки с книгамисовременных писателей, антикварные круглые столы с венскими стульями, и поуглам — несколько потертых «вольтеровских» кресел, накрытых пледами… Это быловремя ланча, перерыв между занятиями в академии Бецалель и двух колледжахнеподалеку.

Одиннадцать убитых, двадцать девять — раненых… Вот что мучитменя, от чего я никогда не могу отвязаться: я представляю себе дальнейшую жизньтех, кто выжил, — всех этих моих ночных попутчиков до рассвета… этихсчастливчиков, о которых никто и не говорит, о которых впоследствии невспоминают, поскольку поспевают новые жертвы; тех, кого политики, журналисты,дипломаты вообще не принимают во внимание, — я представляю себе дальнейшуюдолгую жизнь этих везунков, до конца обреченных на костыли, протезы, коляски,на собаку-поводыря, на клинику для душевнобольных…

— Знаешь, в чем единственное везение? — сказаламама, — что Толик, внук Нины Моисеевны, ушел оттуда буквально за пятьминут до взрыва!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…В аэропорту, в зале вылета мы столкнулись с ЯшейСоколом, — он с детьми тоже возвращался из отпуска. Его дочери спали прямона ковровом покрытии пола, головами на своих рюкзачках, в одинаковых позах,посреди колготни «Дьюти-Фри», галдежа и рева самолетов… Растолкать и поднять ихотцу удалось только за пять минут до вылета. В самолете мы с Яшей сели рядом,обнаружив, что соскучились не только по ежедневным встречам, но и по синдикатовскойнеобязательной болтовне, по сплетням, по идиотским анекдотам Петюни… словом, по«нашим монастырским новостям»…

Заговорили о недавнем взрыве в кафе.

— Я ведь преподавал года два в Бецалеле, — сказалЯша. — Ездил раз в неделю из Хайфы, и мне было невнапряг, занятно было.Много интересных ребят. Вчера заезжал в Синдикат, а потом наведался в Бецалель,кое с кем встретиться… Захожу в буфет, беру кофе, сажусь. Слышу, студенты засоседним столиком обсуждают — кто из знакомых погиб, кто ранен… и в процессе разговора— а это, как я понял, студенты факультета мультипликации, — они, сами тогоне замечая, начинают придумывать сюжет мультика: жара, обвешанный взрывчаткойтеррорист, отдуваясь и обливаясь потом, подходит к киоску с водой и говорит: —Уф! Если я сейчас не выпью стакан воды, я взорвусь!

По проходу поехала стюардесса со своим столиком, —собирать подносы с остатками завтрака, — и в последний момент я вытянулаиз-под ножа зарисованную Яшей салфетку, которую она хотела смять и выбросить. Инесколько месяцев потом эта салфетка лежала у меня в ежедневнике, пока куда-тоне улетучилась: коротенький толстый человек, весь перевитый пакетами совзрывчаткой, остановился у киоска с водой. С лица его градом катится пот. Изорта, напрягая щеки, он с явным усилием выдувает пузырь, в котором кудрявовьется псевдо-арабская вязь: «Умоляю! Глоточек воды несчастному шахиду!»

…Над февральской стылой Москвой летел редкий снег,беспрерывным потоком шли машины, залепленные по окна черной грязью.

Нас встречал Саша, штатный водитель на родном синдикатовском«форде», нашем синем трудяге-«форде», которого гоняли в хвост и в гриву — то вШереметьево, то в Домодедово, то по вокзалам… Ежедневно в Синдикат и изСиндиката прибывали и отбывали какие-то люди. Кроме синдиков, которые моталисьпо России и окрестностям, в Москву или через Москву следовали еще приезжиелекторы, психологи-затейники для проведения психодрам на семинарах департаментаЮной Стражи Сиона; являлись с ежемесячными отчетами инструктора провинциальныхотделений Синдиката. Но чаще всего на «форде» возили посланников Центра.

Наскребали эту публику из всех углов — считалось, чтонаправляются они в страны бывшего СНГ с особой культурной миссией…

Были среди них и замечательные ученые с разнообразных кафедризраильских университетов, а была и шушера — потерявшие работу журналисты,пропившиеся до положения риз актеры с программой очередного моноспектакля…

Если взглянуть сверху на эти хлопотливые передвижения,Синдикат мог бы предстать под наблюдателем огромной муравьиной кучей, на первыйвзгляд беспорядочной. Однако всеми этими передвижениями ведал Гоша Рогов —человек аккуратнейший, военная косточка и служака. Любой, кто сталкивался сГошей, любил отметить неимоверную четкость его работы.

Яша, дающий клички со скоростью, с которой лишь ковбойвыхватывает кольт, окрестил его «Георгом Рогге».

Передвижения всех клоунов, как называл израильтян Гоша,значились у него на столе, в огромном листе расписания, которое сам он ичертил, разбивая на клеточки. В каждой клеточке — имя, номер рейса, заказводителю.

Правда, в последнее время Гоша как-то постарел и устал, встройном графике передвижений стали появляться прорехи, сбои. То забывал онпередать заказ водителю, то не успевал отправить за билетами на вокзалпосыльного. Словом, в последнее время случались у нас всякие сюрпризы впутешествиях, и я всегда заранее посылала Машу в транспортный отдел — проверитьна случай «в случае чего», включены ли мы в нужную клеточку Гошиной картымироздания.