Катря глянула на меня чуточку обеспокоенно.

– Все уладилось, Катрусь, – сказал я ободряюще. – Поехали ребята клятую эту рыбу в речку выкинуть. Обошлось…

И пошел за чемоданом – нужно было еще достать мешочек с наградами и почистить их зубным порошком. Теперь я не сомневался, что нас пригласят, а славные бронетанковые войска на свадьбе, пусть и деревенской, лицом в грязь ударить никак не должны…

…Как водится, на свадьбу собрался и стар, и млад. Вот только «млад» за столы, конечно же, не попал, толпился поодаль, у плетня, окружавшего пустырь, где устраивали разные деревенские праздники (плетень кое-где изрядно покосился, какие при немцах могли быть праздники, и его все эти годы не подновляли, хватало забот поважнее): семеро мальчуганов, среди которых старшим (и заводилой) был Стах, четыре девчонки и парень повзрослее годами, но не вошедший еще в совершеннолетие – таким, как и у нас, садиться за стол со взрослыми еще не полагалось. Второй, явно гордый оказанным доверием, аж пыжившийся, был приставлен к столу с патефоном – накручивал ручку, когда пружина ослабевала и голос певца или певицы начинало «тянуть», менял пластинки по указке взрослых.

Впервые в жизни я оказался полноправным гостем за деревенским праздничным столом – до войны полагалось торчать в сторонке, как этим двум хлопцам. Впервые разглядывал веселье с этой точки зрения. Так покойно, даже блаженно было на душе…

Мужики, конечно, надели все самое лучшее – а у двух весьма даже бодрых пожилых, лет шестидесяти с лишним, я увидел Георгиевские кресты и Георгиевские же медали на выцветших ленточках. Первая мировая, ага (Катря рассказывала, что есть еще дедушка, участник Русско-японской с доброй полудюжиной крестов и медалей, но он второй год с постели не встает, с ногами что-то). У двух – «Красные Знамена» старого образца, на винте – ну, это уже ясно, Гражданская.

Молодушки и немногочисленные девушки, вообще нестарые еще женщины – порой в «городских» платьях или блузках. Разумеется, не вполне городских, происхождением из райцентра. Ближайший город отстоял километров на восемьдесят, редко кто из мужей и отцов выбирался в такой вояж ради женской обновки – разве что крепко любящий молодой муж или родитель. Большая часть, подобно Катре, – в вышитых сорочках и праздничных юбках из покупной материи. А вот старухи – в темных платьях из домотканины.

Молодые смотрелись на пять с плюсом – Алесь, парень видный, тоже в п/ш, с орденами Красной Звезды и Славы третьей степени, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги» и «За оборону Сталинграда», тремя нашивками за ранения, двумя красными и желтой.

Вот кстати, опять уж отвлекусь. Я не большой любитель поэзии, но как-то давненько прочитал хорошие стихи про эти нашивки и запомнил: у меня ж тоже на конец войны было две красные, а от желтой судьба уберегла:

Левый рукав гимнастерки у него зашит наглухо, конечно, чтобы не видно было культи. А в остальном – парень видный и воевал, сразу видно, неплохо. Стефа под стать жениху – красотка (как она только от Кацуры убереглась? А впрочем, Катря рассказывала, что Касьян Гнатюк, мужик решительный, как-то остановил Кацуру на безлюдной уличке и предупредил: если что, плевать ему на всё, а от Кацуры и пуговки от мундира не найдут. Глядя на него, я не сомневался – этот за дочку мог бы. Вот только суевериям оказался подвержен ничуть не меньше остальных…).

О «настоящем» подвенечном платье, понятно, и речи не было – откуда ему взяться здесь и в такое время? Но Стефа и так была хороша в белой сорочке с богатой вышивкой и синей юбке из «городского» синего панбархата, с венком из лесных цветов вместо фаты на голове. Хорошая получилась пара. А как они друг на друга смотрели! Я даже позавидовал чуточку. Как гораздо позже пел Муслим Магомаев:

Правда, я никуда не шагал, а сидел на довольно почетном месте возле молодых, отделенный от них лишь Гнатюками-старшими. Как и предсказывал Деменчук, все обошлось – когда разнеслась весть о том, что сома выбросили в реку (трудами того же Деменчука разнеслась), все успокоились, отношение к нам не изменилось нисколечко, ближе к вечеру Алесь, как и обещал, обошел все хаты, где стояли наши, начиная с моей, и самолично пригласил праздновать свадьбу (свадьба, собственно говоря, была «невенчанной»: ЗАГС в райцентре еще не открылся, но никого это не заботило, деревенские, как я уже знал, и до войны расписываться в район выбирались день на третий после свадебной гульбы и брачной ночи).

Катрю усадили рядом со мной, полное впечатление, что «тутэйшие» неведомым образом обо всем узнали – ну, деревня есть деревня, здесь многое узнается этим самым неведомым образом, по своей родной знаю. Рядом со мной оказались Игорь и Сема Полынин, а остальных «распределили» по двум другим длинным столам (каждый составлен из нескольких).

Магомаев пел еще в той же «Свадьбе»:

Песням и танцам еще не пришло время, пока только выпили по второй и закусывали. Нельзя сказать, что столы ломились от кушаний, но и бедными никак не были – и родители жениха с невестой постарались, и гости, как это в деревне водится, принесли что-то свое. Бутыли с самогоном приличия ради стояли под столами – тут же, напротив меня, на довольно почетном месте, сидел Деменчук с женой и старательно делал вид, что вовсе не замечает, как четверти с самогонкой временами выпархивают из-под стола и вновь там скрываются (причем наливали и ему, и мимо рта он не проносил).

– А драка будет? – тихонько спросил я Катрусю. – Что за свадьба без драки?

– Обязательно будет, – смешливо глянув, ответила она так же тихонько. – Только, как полагается, после того как напоются и натанцуются, раньше как-то не полагается… Целых три драки: заранее ж известно, кто примется старые счеты сводить. – Она чуть погрустнела. – До войны гораздо больше было, чисто случайных, только молодых мужиков и взрослых парней не осталось, сейчас только старые счеты сводят…

Завели патефон. Пластинки оказались не такие уж заигранные, не особенно шипело и трещало – ну понятно, долго пролежали, не было при немцах поводов патефон заводить и собираться всей деревней на гулянья… Сидевший справа от меня Игорь прямо-таки блаженно щурился, мечтательно уставясь вдаль: первую песню запустили как раз впрямую его касавшуюся, знаменитую утесовскую:

Алеси не было – а ведь я специально из интереса присматривался. Что, не пригласили? Вроде бы отношение к ней в деревне было ровное, раз она неделями жила у этой самой Лявонихи. Это купринскую Олесю, я помнил, избили, когда в деревне появилась и в церковь вошла. Не стала бы Алеся посреди деревни жить при плохом к ней отношении, сидела бы у родителей на заречном хуторе. Видел я, как она два раза проходила по деревне, и встречные с ней здоровались вполне уважительно, как со своей…