Ну а девушки, все знают, взрослеют раньше ровесников – это мы в такие года сплошь и рядом остаемся пацаны пацанами, а они, как говаривал покойный сержант Аляпьев, доморощенный философ, переходят в иную категорию жизни…

Жизненный опыт (приобретенный целиком в качестве такого же стороннего наблюдателя, как Стах с компанией) мне подсказывал еще: не все, но некоторые парочки станут покидать веселье задолго до его окончания. И не подвел опыт: когда далеко не все было выпито-съедено, когда не все разговоры приелись, не все песни спеты и продолжаются танцы, а до драк еще далеко, иные парочки, придав себе самый непринужденный вид, потихоньку улетучивались. Ну а оставшиеся, согласно старому деревенскому этикету, притворяются, что ничего и не заметили.

Первыми, что меня не особенно и удивило, ушли Игорь с Алесей – видно было, что им не терпится ускорить шаг и побыстрее оказаться где-нибудь там, где посторонних глаз не будет, – но тот же этикет предписывал: пока они на виду, идти чинно. В течение последующей четверти часа тем же чинным манером удалились трое моих орлов со своими симпатиями, причем среди них был и Пашка Кожин, стервец, со своей смешливой русоволосой.

Судя по тому, как смотрели друг на друга жених с невестой и во время танцев, и за столом, им тоже страшно хотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда, без посторонних глаз. Иногда с молодыми так и происходило: вдруг обнаруживалось, что они в нетях, – но, похоже, и Бобренки, и Гнатюки были сторонниками старых традиций, по которым новобрачные обязаны досидеть за столом до самого конца.

Сразу, как только Игорь с Алесей отошли достаточно далеко, я заметил, что за ними двинулись на приличной дистанции Стах с двумя приятелями, а потом и за остальными пустились малолетние «шпионы», так что ни одного в качестве зрителей не осталось. В этом тоже не было ничего для меня непривычного – мальчишки везде одинаковы. Мне самому, признаюсь, в их возрасте приходилось пару раз вот таким именно образом шпионить за уходившими с веселья парочками. Еще одна старая традиция, не собиравшаяся, как видно, умирать. Мы не Англия, но и у нас иные традиции живучи…

Лично я собирался сидеть до самого конца – этакое мальчишеское желание, вызванное именно тем, что я впервые оказался полноправным гостем за столом на деревенском празднике.

Шло время, близились сумерки, и танцы как-то сами собой прекратились (причем недосчитались еще трех парочек). Разговоры стали шумнее и оживленнее, но резко убавились в количестве. Происходило то, что я не раз наблюдал, пусть не сидя за столом, а торча с мальчишками в отдалении, но разницы не было никакой. Всё как обычно, как встарь. Кто-то (должно быть, бобыль) в одиночку уходил сложным зигзагом, кого-то привычно уволакивала супружница, самые стойкие питухи, собравшись кучками, позванивали стаканами, в конце соседнего стола три старушки как-то лениво тянули грустную песню, где половина слов была мне непонятна. В трех местах, именно там, куда показывала в начале застолья Катря, разговоры на повышенных тонах перешли в откровенные ссоры. И вскоре поодаль от столов вспыхнули три драки, с точки зрения деревенского человека мероприятие вполне житейское – на кулачках и не более того, без подручных предметов вроде кольев из забора, где-то даже привычно и скучновато. Разве что, к некоторому моему удивлению, одной парой дуэлянтов оказались те самые бодрые мужички лет шестидесяти с лишним, скинувшие предварительно – опять-таки насквозь привычно – пиджачки с Георгиями. Вполне может оказаться, что в данном конкретном случае старые счеты тянулись еще со времен проклятого царизма – ну, скажем, в конце прошлого столетия никак не могли поделить какую-нибудь местную красотку…

Участники изрядно поредевшего застолья на драчунов не обращали никакого внимания, из чего я сделал вывод: подобное зрелище с этими именно дуэлянтами еще задолго до войны всем было насквозь знакомо и приелось донельзя. Старшина Деменчук тоже поначалу не вмешивался – в конце концов, драки шли не смертоубийственные, без всякого ожесточения, полное впечатление: актеры в который раз играли знакомые роли. Только минут через десять, когда шла кровушка из половины носов, он выбрался из-за стола и недолгим рыком драки прекратил, отправив драчунов в разные стороны, – тоже, такое впечатление, сыграл знакомую роль.

Глядя на драку, я и не заметил, как из-за стола исчезли молодые. А там понемногу стали расходиться и прочие. Я порадовался за своих орлов – ни один не ушел без пары, даже Фомич. Наша Люда ушла с тем усачом, с которым протанцевала все танцы – ну что ж, он хоть и беспалый, мужик видный, Алесь Гнатюк и вовсе без руки… (Люду нашу никак нельзя было назвать шалавой или другими, вовсе уж непристойными словесами, но иногда и она пользовалась маленькими радостями жизни, к чему у нас относились с пониманием. На войне этих маленьких радостей хочется особенно остро. Жизнь такая: сегодня жив‑здоров, а вот что будет завтра…)

Что-то мне расхотелось досиживать до самого конца, до упора. Главное, задачу начальника гарнизона я выполнил: убедился, что все мои ребята, конечно, подвыпили, но никто не шатался, на ногах держался устойчиво. Усмехнулся про себя: в других условиях далеко не все они держались такими паиньками, но здесь добровольно себя ограничили: как-никак всем предстояла прогулка со спутницами и склонение таковых к приятному продолжению оной. Еще не факт, что сладится у всех поголовно, но каждый надеялся и оттого пил не взахлеб.

Так что я взял Катрю под руку, и мы отправились восвояси. Все время, что просидел за столом, я немного тревожился, хоть и где-то на самом донышке души, но все-таки…

То, что мы всем гамузом, включая меня, отправились на веселье, где алкоголь мимо рта не проносили, собственно говоря, тоже было нарушением, но крохотным, каравшимся в худшем случае коротким матерным разносом вышестоящего командира. А вот то, что мы оставили без присмотра свою бронетехнику (а Фомич – санитарный автобус), было уже нарушением не в пример более серьезным, где одними командирскими матами не отделаешься…

Хороший командир не должен быть с подчиненными излишне мягок – быстренько на шею сядут. Ну, конечно, можно иногда делать исправным солдатам мелкие поблажки – вроде поездки на самоходке за тем треклятым сомом. По уму, мне следовало оставить кого-то часовым возле техники (и потом, что уж там, вознаградить лагушком самогонки). Но то ли уют этой сонной глухомани, то ли отсутствие поблизости супостата в той или иной личине сыграли свою роль… Как-то не по-человечески казалось оставить кого-то на карауле, пока остальные веселятся. Вот если бы кто-то в последнее время серьезно проштрафился, сам бог велел такого караульной службой наказать. Но не нашлось таких во взводе…

Но и бросать технику россыпью не следовало. Покумекав как следует, проявили солдатскую смекалку и план составили быстро – мои ребята усиленно шевелили мозгами, каждый опасался остаться в часовых, так что получались и моральный, и материальный стимулы вперемешку, лучше и не надо.

Дома здесь стояли не впритык друг к дружке, как я привык видеть по обе стороны Урала, а вольно, вразброс. Меж хатой Катри и соседней был пустырек метров пятидесяти длиной, заросший дурной травой. Туда мы и согнали самоходки и санитарный автобус, поставили их борт к борту, плотненько. Среди запаса, который карман не тянет, были у нас два больших мотка немецкой алюминиевой проволоки. Из нее мы и смастерили этакую сеть, высотой человеку примерно по пояс, которой и оплели все машины. Получилось корявенько, но убедительно, а главное – совершенно непонятно деревенскому люду, что оно такое. Разодрали три ящика из-под тушенки – получилось десятка два картонок. На каждой жирно намалевали химическим карандашом череп с перекрещенными костями и крупно написали внизу: МИНЫ! Прикрепили их к сети по всему периметру – получился сущий зер гут и даже вундербар.