– Действительно, нарушение на нарушении, – чуть сварливо сказал следователь. – Спиртное в немалом, надо полагать, количестве, самовольная отлучка из расположения части, каковым в данном случае, безусловно, считается деревня, как и ваш взвод с точки зрения уставов – воинская часть… Или вы ему разрешили прогуляться с девушкой за деревней?

– Нет, – сказал я. – Представления не имел, что они пойдут сюда. И откровенно говоря, не представляю, зачем они сюда пошли.

– А тут романтичнее, чем в деревне, – усмехнулся Шалин. – Речка, деревья, почти полная луна, лунная дорожка на воде… Вполне себе убедительный мотив. Бывает. Но вот то, что он утонул так… Полное впечатление, что лег и сунул в воду голову. Самоутопился, так сказать. На теле ни малейших повреждений, вокруг ни следа борьбы. Не могла же девчонка утопить этакого здоровяка так, чтобы не осталось ни малейших следов? И вообще, если ему в пьяную голову пришла фантазия именно так покончить с собой, опять-таки никаких следов того, что она пыталась ему помешать. Совершенно спокойная поза, гимнастерка аккуратно под ремень заправлена. Может, она ушла? Поссорились, ушла, а он остался? Вот с пьяных глаз и…

– Я его давно знал, – сказал я. – Жизнерадостный был парень, одессит. Ни за что бы он не стал из-за ссоры с девчонкой, которую видел в первый раз в жизни, вот так глупо… Совершенно не в его натуре. Ну, поссорились, ну, не получилось. Он в таких случаях смеялся и говорил: «Ничего страшного, сорвалась барабулька – поймаем ставридку, их в Черном море еще столько…» Поговорка у него такая… была.

– Он был сильно пьян? – деловито спросил следователь.

– Как вам объяснить… – сказал я. – Конечно, выпивши, но уж никак не вдрызг. Умел он пить, а тут еще прогулка с красивой девушкой предстояла. Не шатался, язык не заплетался, соблюдал себя, в общем, если вы понимаете, что я хочу сказать…

– Примерно понимаю, – сухо ответил следователь. – Был почти что в ясном сознании.

– Вот именно это я и хотел сказать.

– Тогда как вы объясните случившееся? Вот лично вы?

– Нет у меня объяснений, – ответил я. – Даже догадок нет.

Хотел еще добавить, что это не мое дело – искать объяснения, строить версии, выдвигать догадки. А как раз его. Но вовремя спохватился – не стоило обострять отношения со старшим по званию офицером из военной прокуратуры, да еще в моем незавидном положении. А для того, чтобы понять, что оно у меня незавидное, не нужно быть семи пядей во лбу. Командир взвода привел вверенный ему взвод на гулянье, где обильно употребляли спиртное (свадьба это или поминки, значения не имеет и ничего в моем печальном положении не меняет). Обойдись все благополучно, не только не получил бы неприятностей от начальства, ни оно, ни замполит вообще ничего не узнали бы – глухомань, мы были вдали от бдительного ока тех, кому как раз и надлежит иметь око зоркое и бдительное. Но мой боец погиб при предельно странных обстоятельствах, а это совсем другой коленкор. Да вдобавок вскроется, что я оставлял вверенную мне боевую технику на деревенских мальчишек… А ведь обязательно вскроется. Ребята у меня хорошие, выручили бы, кто-нибудь из них клялся бы и божился, что именно его я в карауле и оставлял. Но у меня просто-напросто не будет времени с ними переговорить, а ведь все должны говорить одно и то же насчет личности часового. Эти двое, к бабке не ходи, первым делом поедут в деревню, допросят поодиночке моих бойцов, и все всплывет…

Тут я вспомнил еще кое-что и сказал следователю:

– Посмотрите в правом кармане галифе, у него там пистолет должен быть…

Следователь присел на корточки, запустил руку в карман и извлек «вальтер», и не простой, обычный офицерский. Самого роскошного исполнения: на пистолете живого места нет от затейливых узоров, густо золоченных, на щечках рукоятки золотые накладки с символикой немецких панцерников – ну да, панцерником был покойный прежний хозяин, генерал-майор, командир танкового корпуса. Я даже имя его видел в документах, но давно выкинул из памяти – к чему оно мне? Полгода назад был тяжелый встречный бой с немецкими панцерниками, такой, что небу жарко стало. Танк этого генерала мы и подбили, а когда они повыскакивали раньше, чем их панцер загорелся, Сема, высунувшись из башенного люка, срезал троих из автомата, а генерала за несколько секунд до того положил из пистолета Игорь. Так что именно ему законный трофей и достался.

– Шикарная машинка, – прокомментировал Шалин.

Следователь выщелкнул обойму, передернул затвор. Как я и ожидал, патрона в стволе не оказалось. Ни малейших эмоций у него на лице не отразилось – прицепиться тут было решительно не к чему, совершенно житейское дело. Трофейные пистолеты таскало в вещмешках и чемоданах превеликое множество военного народа, от рядовых до генералов. Это абсолютно не преследовалось и не запрещалось, вот разве что узрей офицер у сержанта такую вот «шикарную машинку», забрал бы себе без церемоний, и тут уж протестовать не полагалось согласно еще одной неписаной армейской традиции. Игорь как раз и собирал исключительно «шикарные машинки», считая этот «вальтер», у него их было уже три.

Спрятав пистолет себе в карман, следователь спросил:

– Он что, опасался чего-то? Здесь, в этой покойной глухомани? Раз и на свадьбу пошел с пистолетом в кармане?

– Да нет, чего тут опасаться, – ответил я. – Просто… Как вам сказать… Оставалось у него в характере что-то мальчишеское – так со многими в его возрасте бывает. Страшно он этот пистолет любил. Может, еще и потому, что старого хозяина, генерала, ухлопал собственноручно. Вот и таскал в кармане всякий раз, когда мы оказывались в мирной обстановке, вот как здесь…

– Понятно, – проворчал следователь. – И следов борьбы нет, и оружие не взято, и утопился он как-то очень уж аккуратно… У вас, старший лейтенант, хоть чему-то хоть какие-то объяснения есть?

– Никаких, – сказал я.

Соврал, конечно. Объяснений у меня и в самом деле не было никаких, но вот смутные, не оформившиеся еще догадки теплились. Только я ни с кем пока что не собирался ими делиться…

Следователь, глядя в сторону солдат у «Доджа», поднял левую руку, прижав большой палец и выставив растопыренные остальные, а правой сделал призывный жест. Поняв его правильно, они быстрым шагом направились к нам. Старшим у них был усатый сержант с орденом Красной Звезды и двумя медалями (остальные трое – рядовые). Еще одно неписаное армейское правило: даже если военных всего двое, один непременно будет командиром, а второй подчиненным, даже если оба рядовые.

Сержанту следователь и приказал:

– Отнесите тело в машину. Отвезете в райцентр, в полковой госпиталь. Я сейчас напишу записку главврачу, так что подождите.

– Есть! – браво рявкнул усач-сержант.

Вчетвером они подняли тело и понесли к «Доджу». Голова Игоря свесилась вниз и безвольно моталась. Я смотрел им вслед, и сердце заходилось от тоски. Боевых товарищей терять всегда тяжело – и вдвойне горько оттого, что Игореха погиб не в бою, а вот так вот, странным, несуразным образом, и объяснений у меня нет… Или… Или я не хочу оформлять их в четкие мысли, потому что боюсь этих мыслей?