Укрепления Южных городских ворот обвалились внутрь на глазах у Гримнира. Искры упавших факелов рассыпались по руинам, освещая поднявшееся в воздух облако каменной крошки – смертельную смесь пыли и остатков пролитых за века на землю смолы, битума и масла. Гримнир прикрыл глаза от обжигающего пламени внезапной огненной бури, радуясь, что ему не пришлось быть в ее центре. Он не чувствовал ни капли жалости к тем, кто сейчас пекся заживо в этом подобии каменной печи или горел за ее пределами. Эти люди были его врагами, и на его месте они бы сплясали на его могиле.

Но это бедствие кончилось так же быстро, как и началось. Пастух холмов прекратил колдовать, и земля вновь легла на каменные кости, словно саван на покойника.

– Путь свободен, каун, – донесся усталый голос из-под камней круитни. – Не мешкай. Следуй за духами и возвращайся с моим непокорным рабом.

Долго упрашивать его не пришлось. Он пустился бежать, прорываясь сквозь густые заросли на прямую, как стрела, дорогу, ее булыжники потрескались и лежали теперь кое-как. Проворный Гримнир поспешил к перекрестку, где дорогу пересекали следы повозок, перескочил обломки поваленного каменного креста. С освещенного пламенем неба хлынуло вниз воронье море, низко крича, словно окрыленное победой войско. Они указывали путь; Гримнир обошел кругом объятые огнем руины Южных врат и поднялся по стене, карабкаясь по засыпанной булыжниками трещине. Слева от него, на переживших атаку остатках перил сидела кучка одетых в кольчуги мужчин. Никто из них и не подумал остановить его. Они, кажется, даже его не заметили, ошеломленные неожиданным ударом, который нанесла им сама земля.

Вокруг царил полный хаос. Небо лизали языки огня, из бывших когда-то сараями погребальных костров соломы и дерева вился едкий дым, и его удушающая пелена, наведенная божьей рукой, скрывала под собой тысячи небольших трагедий. На улицах лежали распростертые тела бледных, залитых кровью людей, которым размозжило булыжниками череп или позвоночник. Другие плавали в потоках воды, застигнутые врасплох кипятком, которые хлынули из подземных пещер на узкие улочки, обваривая заживо всех на своем пути. Третьих, лежащих теперь с перекошенными лицами, удушили смертельные пары, поднявшиеся в воздух из щелей, пробитых камнями.

Обезумевшие от горя выжившие бродили между деревянных и каменных завалов в поисках дорогих им людей; дети пытались разбудить мертвых родителей, женщины рыдали над телами детей. Псы тянули за сапоги погибших хозяев или в ярости носились среди коз и коров, лишившихся вдруг пастухов.

За воплями агонии и криками о помощи Гримниру слышались страшные тени призрачных голосов, на дюжине языков зовущих его по имени. Он пошел на звук к рухнувшему сердцу Бадона, к огромной Скале, где огнем маяка горели развалины собора. Треснувшие ступени вели к окованным железом дверям, теперь распахнутым и висевшим на сломанных петлях. Кучами громоздились деревянные леса и каменные глыбы фасада, принесшие ужасную смерть тем, кто пытался сбежать через брешь. Со сломанных жаровен капало кипящее масло – оно разлилось пылающим озером, и отблески играли на восковых лицах мертвецов. Кучка выживших – покрытые пеплом, пылью и запекшейся кровью слуги и знать – со всех ног удирала прочь.

Гримнир с рыком растолкал их, словно овец, и направился к горящему сердцу собора.

Поперечный неф озарило пламенем. Выбравшаяся из-под обломков Этайн была рада и этому зловещему свету. Окованный железом столб, накренившись к стене собора, спас ей жизнь. Он принял на себя вес рухнувших с потолка старых дубовых бревен, которые, в свою очередь, уберегли ее от града отделочных камней и кирпича. Один из толчков разбил кольцо цепи, приковывавшей ее к столбу; несмотря на кандалы, дрожавшая всем телом Этайн смогла выползти из-под развалин.

Она пробралась, грохоча и скрипя кандалами, к центру поперечного нефа; она слышала и другие звуки: булькающее дыхание, приглушенные молитвы, тихое ритмичное пение духов. Обломки загромыхали и сдвинулись, пламя накинулось на старую древесину. В воздухе стояла резкая вонь дыма, каменной пыли, крови и обуглившейся плоти. Этайн закашлялась и сплюнула. Недалеко от себя, между алтарем и поперечным нефом, она заметила Фордрэда. Он лежал на спине, на его ногу – от бедра до колена – обрушилась часть потолка. Блеклая фреска была вся заляпана алой кровью. Острый, как датская секира, плоский камень разрубил крысиное лицо тюремщика пополам. Этельстана поблизости Этайн не заметила.

– Оспак? – нарушила она тишину. И не услышала ответа. Этайн позвала громче: – Ярл Оспак?

На этот раз послышался слабый голос.

– Сюд-да, девочка.

Неподалеку от трупа Фордрэда шевельнулась рука. Этайн вскочила на ноги и, таща за собой цепь, подобралась ближе. Одноглазого дана придавило балкой; и хоть он и выбрался из-под нее, Этайн поняла, что жить ему осталось недолго. Она опустилась на пол рядом с ним.

– Что… Чем тебе помочь? – произнесла она со скорбью в голосе.

Оспак слабо ей улыбнулся.

– Я бы расцеловал тебя за рог медовухи. Но раз уж в этом сраном городе его не найти, давай-ка лучше снимем с тебя кандалы, – даже сломанными окровавленными пальцами он все же сумел сломать ее оковы. Они тяжело рухнули на пол. Затем он заглянул ей в лицо единственным зрячим глазом и покачал головой. – Не смотри на меня так. Что за нелепая смерть. Это лучше, чем умереть под пытками, но все же… не на такую смерть я надеялся. Ни славы. Ни почета. Она не привлечет сюда валькирий – придется мне явиться в чертоги Всеотца попрошайкой… – у Оспака перехватило дыхание.

Этайн сжала его руки.

– Христос примет тебя как брата. Тебе нужно просто попросить Его благословения.

Старый ярл рассмеялся.

– Я буду плохим гостем за столом твоего Белого Христа. Думаю, что мои песни там никому не по вкусу, – тело дана вдруг сотряслось от кашля. Этайн оторвала от подола рубахи полоску ткани, утерла выступившую на губах Оспака кровавую пену и погладила его по крутому лбу. – Один отомстил за всех нас, – пробормотал он.

– Да, – кивнула Этайн.

Продолжить она не успела: позади кто-то резко вздохнул, и послышался режущий ухо голос Хротмунда:

– Богохульство!

Лорд Бадона вышел из облака дыма; ивовый дух остался цел, но его сосуд выглядел оборванным и калечным, а придававшие ему живой вид чары ослабли. Из ран не сочилась кровь, а кожа посерела от касания смерти. Его глаза горели, лицо превратилось в омерзительную покрытую пеплом и пылью маску. Он переступил через труп Фордрэда.

– У меня отмщение, – произнес он. – Ибо близок день погибели их, скоро наступит уготованное для них.

Он нагнулся и поднял деревянную булаву с бронзовыми шипами.

– Отмщение свершилось – но не твое, – ответила Этайн. Собравшись с духом, она поднялась на ноги и встала между Хротмундом и Оспаком. – Ты их не слышишь? Голоса ландветтир, духов, которых ты предал? Они называют имя твоего палача.