Зимний дворец наполнялся людьми всякого звания, томимыми любопытством и страхом. В шестом часу великого князя Александра с супругой наконец-то пустили к бабушке. Екатерина лежала на матрасе, постеленном прямо на полу, за ширмами; ее хрипы сливались с рыданиями камер-фрейлины Протасовой и камер-фрау Алексеевой. Больше никого рядом не было. Александр и Елизавета тотчас ушли; обоим чуть не сделалось дурно.

…Мелькали стоящие вдоль дороги столбы, выкрашенные черно-белыми полосами наискосок; Зубов издали поднял руку, чтобы открыли шлагбаум. Спросил, где наследник; ему сказали, что катается в санях в роще. Зубов снова пришпорил коня. К счастью, он быстро нашел Павла и сообщил ему важную новость. Оба немедленно направились во дворец; там, когда за ними затворились двери великокняжеских покоев, Николай достал из-за пазухи пакет. Павел распечатал его, проглядел бумагу и тотчас ее разорвал, после чего подошел и обнял Зубова. Из дверей тот вышел уже с орденом Андрея Первозванного.

К семи часам вечера к Зимнему подъехала вереница маленьких саней; в первой кибитке были Павел Петрович и Мария Федоровна. Наследник сразу поднялся по Малой лестнице в покои императрицы. Увидев бесчувственную мать, распростертую на матрасе, он бросился к ее ногам; по его щекам текли крупные слезы. Потом поднял глаза на Роджерсона: что с ней? Тот покачал головой: государыню постиг удар в голову, надежды нет. Павел прошел в кабинет, оставив дверь открытой, чтобы видеть мать.

Прибывшие вслед за цесаревичем гатчинцы постепенно заполнили приемные. Екатерининские царедворцы удивленно вскидывали брови при виде неотесанных болванов в прусских мундирах с отворотами фалд, в ботфортах, перчатках с раструбами и напудренных париках с косой на железном пруте, которые носились по комнатам, расталкивая встречных безо всякой учтивости. Что это за остготы, которых здесь прежде и не видывали? Кто их пустил во внутренние покои и почему туда теперь не пускают приличных людей? «Остготы» пробегали в кабинет за приказаниями и обратно, беспрестанно снуя мимо еще дышащей императрицы, будто ее уже и не было на свете!

В ту ночь в Зимнем никто не спал: трепетали, размышляли, действовали. Павел велел своим невесткам сидеть дома, и они томились неведением. В три часа утра в дверь Елизаветы постучали; делившая с ней тревоги фрейлина Головина пошла открыть. Елизавета вскрикнула: на пороге стояли Александр и Константин в гатчинских мундирах! Тех самых мундирах, над которыми она прежде столько насмехалась и которые они теперь носили не таясь! Так значит, всё кончено, ей не быть императрицей? Великая княгиня разрыдалась.

Человек предполагает, а Бог располагает. Не собираясь жить вечно, Екатерина не раз воображала свою кончину, точно пьесу: она испустит дух среди цветов, под звуки музыки, в последний раз окинув взглядом лица самых близких друзей… Разве могла она себе представить такой ужасный конец?! Вторые сутки ее душа отчаянно цеплялась за немощное тело, а близкие были далеко. Павел распоряжался, как хозяин, в ее кабинете, изъяв оттуда все бумаги.

Придворные лекари сменяли друг друга возле тела, распростертого на сафьяновом матрасе, и, стоя на коленях, вытирали жидкость, текущую изо рта. Когда к вечеру она из желтой стала черной, Роджерсон понял, что конец не за горами. Позвали наследника с супругой и детьми, которые встали по правую сторону от тела; напротив расположились лекари, слуги и наперсник Павла, Сергей Плещеев. Так, в молчании, стояли около двух часов в полутемной комнате, глядя на умирающую, пока наконец ее страдания не прекратились без четверти одиннадцать.

Единственным человеком, сохранявшим полное спокойствие, была Мария Федоровна. Её мечта сбылась, и раньше, чем она рассчитывала. Спокойно и деловито новая императрица занялась обмыванием и одеванием покойницы и уборкой в ее комнате. Там же отслужили панихиду, а затем все, поцеловав руку усопшей, перешли в Большую церковь, где Павел начал принимать присягу на верность себе.

Все караулы во дворце уже сменили, теперь там стояли гатчинцы с алебардами и эспонтонами. Войскам было велено присягать на плацу у своих казарм. Новый император принял звание полковника Преображенского полка, назначив великого князя Александра полковником Семеновского полка и военным губернатором Петербурга, а его брата Константина — полковником Измайловского полка. Без путаницы не обошлось: измайловцам кто-то сказал построиться на Дворцовой площади, и они успели пройти несколько улиц, пока их не воротили назад; пустились бегом в темноте; Константин в голубой андреевской ленте, нервно разъезжавший верхом между Фонтанкой и Обводным каналом, облегченно вздохнул при виде нашедшихся рот. Но оказалось, что полковой священник отец Прохор пьян.

— Как думаешь, отчего? От радости или от печали? — спросил Константин своего адъютанта Комаровского.

— Я думаю, ваше высочество, и от того, и от другого.

Константин рассмеялся.

Развод Измайловского полка был назначен на 11 часов, и император обещал присутствовать; Константину очень хотелось ему угодить. В пять утра он отправил Комаровского закупать трости и перчатки с раструбами для офицеров — всё должно быть по-нашему, по-гатчински! Еще не рассвело, и адъютант предвидел много затруднений в исполнении этого поручения. К счастью для него, лавочникам тоже не спалось, и закупки прошли успешно. К тому же офицеров налицо было мало: одни находились в отпуску, а другие, узнав о кончине матушки-императрицы, тотчас подали в отставку.

Зимний дворец оделся в траур. Тело покойной императрицы положили в Тронном зале под балдахином, выставив руку так, чтобы ее было удобно целовать прощающимся. В Кавалергардском зале потолок, стены и пол затянули черной материей; отсветы огня из камина дополняли сходство с мрачной пещерой. Адам Чарторыйский был там, среди других кавалергардов, в красном колете и сверкающей каске. Стало доподлинно известно, что в полк вольется гатчинская кавалерия, а форму изменят: уже заказали кирасы, давно упраздненные Потемкиным. Подобное воссоединение ожидало и все другие полки; великие князья радовались встрече с гатчинскими сослуживцами, но во всех прочих офицеров такая перспектива вселяла уныние: даже гвардейские солдаты не желали быть под началом гатчинцев — неотесанных, грубых, развратных, ходивших по кабакам. В Измайловском полку, где служил Константин Чарторыйский, усердный великий князь уже велел всем стричься по новому образцу, заказывать прусские мундиры, серебряные галуны и темляки; из отложных воротников торчали тощие шеи без галстуков, сзади нелепо оттопыривались косы… Никто не знал, что его ждет. Николай Зубов был пожалован в обер-шталмейстеры, Платон выслан в Литву, Валериан снят с поста главнокомандующего Каспийским корпусом и самый Персидский поход остановлен; Безбородко стал светлейшим князем, Репнин — фельдмаршалом; Морков уволен и выслан в свое имение в Подольской губернии; граф Игельстрём, уволенный Екатериной после восстания в Варшаве и тихо живший в Риге с графиней За-лусской, вновь призван на службу и назначен военным губернатором Оренбурга; князь Куракин возвращен из саратовской деревни, куда был сослан покойной императрицей за то, что посвятил Павла в масоны, и сделан вице-канцлером, действительным тайным советником, получив орден Святого Владимира и дом в Петербурге; комендант Гатчины полковник Алексей Аракчеев, протеже Мелиссино и непревзойденный мастер муштры, в самый день присяги был назначен петербургским комендантом, на следующий день произведен в генерал-майоры, а затем в майоры гвардии Преображенского полка. С прежней вольной жизнью было покончено: всех офицеров, числившихся в отпуску, вытребовали в их полки; тысячи детей, с пеленок записанных в гвардию сержантами, исключили оттуда «по малолетству»; совмещать придворную службу с военной или статской отныне запрещалось; офицеры были обязаны исполнять свои прямые обязанности, а не ездить с визитами, в театры и на балы; новые шефы гоняли их, точно рекрутов. Среди военных начался исход в гражданскую службу, однако и все министры были сменены, повсюду появились новые лица.