Когда ручательства были получены от всех присутствующих, двери смежной комнаты отворились, и оттуда вышли Игнаций Потоцкий, Юлиан Немцевич, Игнаций Закжевский, полковник Сокольницкий, Тадеуш Мостовский, Ян Килинский и Андрей Капостас. Их обступили, обнимали, поздравляли; Чарторыйские тоже подошли пожать руку Потоцкому, который выглядел взволнованным и смущенным: чтобы обрести свободу, всем узникам пришлось подписать присягу на верность императору Павлу и его наследнику Александру, а теперь еще и любезные соотечественники сковали себя круговой порукой ради него… Коспошко не было: он всё еще не мог ходить и оставался в Мраморном дворце, где государь отвел ему покои на первом этаже.

…Следствие по делу польских мятежников завершилось давно, летом 1795 года; в своих ответах на вопросы генерал-прокурора Самойлова Костюшко был краток и старался упоминать как можно меньше имен. Его содержали без особой строгости: разрешали выписывать книги и газеты, гулять во дворике (то есть лежать на походной кровати под деревом, укрывшись пледом); лейб-медик Роджерсон докладывал о его здоровье императрице; приговор же по его делу вынести так и не успели. Через десять дней после кончины государыни к Костюшко приехал сам Павел:

— Vous êtes libre, je voulais vous apporter cette bonne nouvelle moi-même.[11]

Император приезжал еще не раз — один и с супругой: Марии Федоровне тоже было любопытно посмотреть на вождя людей, восставших против власти ее свекрови. Цель у этих посещений была одна: император предложил польскому генералу поступить на русскую службу, поскольку его Отечество восстановить уже невозможно. Впервые Тадеуш порадовался своим ранам, предоставившим ему благовидный предлог для отказа. Когда Павел хотел подарить ему свою шпагу, он ответил: «Зачем мне шпага, коли нет больше страны, которую я защищал бы ею?» Тогда Павел потребовал от него присяги на верность и обязательства защищать интересы его самого и наследника. Взамен он получит пенсию, имения в России, тысячу душ… Костюшко отказался от денег и поместий, попросив вместо этого свободу для всех пленных поляков — двенадцати тысяч человек. Император разрешил ему уехать; Костюшко намеревался отправиться в Филадельфию: американцы, за независимость которых он сражался, провозгласили его почетным гражданином своей страны.

Попрощаться с императорской семьей польский герой явился седьмого декабря; кавалергарды несли его в кресле, еще недавно принадлежавшем императрице Екатерине. На следующий день, завернувшись в соболью шубу, надев теплую шапку и меховые сапоги — подарок императора, Костюшко сел в подаренную им же карету и вместе с верным Немцевичем, силачом Либишевским, который должен был переносить его на руках из кареты в кровать и обратно, негром Джоном, а также сопровождающим их русским офицером, уехал из Петербурга, держа путь в Швецию. Павел распорядился выдать ему в дорогу столовое серебро и 12 тысяч рублей — столько стоили тысяча казенных крепостных. По одному рублю за каждого освобожденного поляка…

***

КОНВЕНЦИЯ

между генеральной администрацией Ломбардии, от имени ломбардского народа с одной стороны, и гражданином Домбровским, польским генерал-лейтенантам, от имени его соотечественников, предоставляющих ему свои услуги для обретения свободы Ломбардии, с другой стороны, подкрепленная генерал-аншефам Бонапартом, главнокомандующим Итальянской армией.

1) Польские части, образованные в Ломбардии, сохранят название вспомогательных польских легионов в Ломбардии.

2) Мундиры, знаки отличия и организация этих войск будут максимально соответствовать польским обычаям.

3) Для удовольствия ломбардского народа вводятся контрэполеты национальных цветов Ломбардии с надписью: Gli uomini liberi sono fratelli (свободные люди — братья); кроме того, офицеры и солдаты польских войск будут носить французскую кокарду — знак нации-покровительницы свободных людей.

4) Жалованье, пропитание и всё, что предоставляется французским войскам, будет общим для польских войск.

5) Генеральная администрация Ломбардии выдаст патенты офицерам и служащим оных войск, оставляя за собой право высказывать свои соображения об отдельных лицах, если сочтет необходимым. Оные патенты подлежат одобрению и подписанию генерал-комендантом Ломбардии, уполномоченным на то главнокомандующим Итальянской армией. 6) Ломбардский народ заявляет, что всегда будет смотреть на поляков, вооружившихся для защиты свободы, как на истинных братьев, а не как на иноземные войска; вследствие чего генеральная администрация официально предоставляет им права граждан Ломбардии, что не помешает им вернуться в свои дома, если потребуется, когда Ломбардия будет признана свободной и не будет находиться в состоянии войны.

Милан, 20 нивоза V года Французской Республики и I года свободы Ломбардии (9 января 1797 года).

Сильный ветер, взметавший колкие пылинки сухого снега, еще усиливал холод, хотя от мороза и так уже била дрожь. Все гвардейские полки в парадных мундирах с раннего утра выстроились на берегу Невы против здания Сената, подковой огибая черный крест Иордани; от берега к беседке за Иорданью разостлали ковры, на которых стояли кавалергарды; император и оба великих князя верхами были при войсках. От Зимнего дворца приближался крестный ход, с которым шли императрица, великие княгини и княжны, а также весь двор в парадных костюмах при шелковых чулках и туфлях, с непокрытой головой. Дамы тоже были без шуб, с простой вуалью на голове. По прибытии священного синклита к Иордани снесли знамена и штандарты для окропления их освященной водой, а после погружения святого креста был произведен троекратный беглый огонь. Началось дефилирование войска, и Адаму Чарторыйскому, окоченевшему в своем придворном костюме, казалось, что оно никогда не кончится. Конечно, все потрудились надеть теплое нижнее белье, но оно не помогало: руки и ноги онемели, ледяной холод пронизывал до костей, волосы, ресницы и брови покрылись инеем, зубы стучали. Не обращая внимания на торжественность ситуации, многие переминались с ноги на ногу или прыгали на месте, чтобы не упасть и не замерзнуть окончательно. Наконец, Чарторыйский не выдержал этой муки и ушел домой — казнить его за это не казнят, а здоровье дороже. Посиневшая Анна Федоровна проводила его беспомощным взглядом… После парада императорская семья поковыляла назад, к Иорданскому входу Зимнего; полкам была дана избавительная команда «разойдись!».

Подходя к лестнице, Павел заметил полоску белого снега на треуголке поручика, стоявшего в карауле.

— У вас белый плюмаж! — пошутил он.

— По милости Божией, ваше величество! — гаркнул тот.

— Что ж, я никогда против Бога не иду! Поздравляю тебя бригадиром! — сказал государь и прошел во дворец.

Товарищи поздравляли ошеломленного поручика, скакнувшего вверх сразу на пять чинов, думая про себя, что бывает же дуракам счастье, а тот ломал голову над тем, где и на какие деньги теперь покупать настоящий белый плюмаж и заказывать бригадирский мундир…