– Амина, а ты что думаешь? – спросил мистер Типтон.

– О чем?

– Как бы ты определила хорошего человека?

Амина прикусила губу, в голове у нее крутилось столько мыслей, что все ответы словно унесло вихрем, и она не могла вымолвить ни слова. Со всех сторон, как раскрывающиеся под лучами солнца тюльпаны, поднимались руки желающих ответить. Прозвенел звонок.

– Знаешь, рано или поздно тебе придется отвечать на уроке, – сказал мистер Типтон, глядя, как Амина собирает сумку. – Это же занятия по английскому. Тут важно говорить.

– Я знаю.

– Только не убеждай меня, что тебе уже надоел «Гамлет», – улыбнулся он.

– Нет… Это… Не знаю. Вот кто-то считает человека хорошим, а для другого он просто папа. Или призрак. Или еще кто-нибудь.

– Вот видишь! Почему же ты промолчала? Именно об этом и идет речь в «Гамлете» – о трудности искренности, о пользе здравого смысла. На самом деле многие спорят о том, действительно Гамлет был сумасшедшим или только притворялся. Мне будет очень интересно услышать, что ты думаешь!

Амина кивнула, словно говоря «конечно, да, я так и сделаю», хотя ей и самой было бы очень интересно узнать, что именно она думает.

По крайней мере, у нее оставалось искусство. Через сорок минут в подвальном помещении лаборатории весь класс в предвкушении уставился на доску. Здесь царило нервное возбуждение, последние двадцать минут урока посвящались критике. Надо было выразить свое отношение к работам других и сделать вывод о том, как на их фоне выглядят твои эксперименты. Правила, конечно же, существовали: прежде чем что-то говорить, следовало смотреть на снимок не менее двух минут. Амина быстро оглядела чужие фото, но потом вернулась к своей работе, завороженная углом съемки, своим собственным профилем. И давно у нее стал такой острый подбородок? Задание по автопортрету удалось ей куда лучше, чем предыдущее. Отчасти ученики должны были ознакомиться с процессом печати, и усиление контрастности компенсировало ее недостаточное владение камерой. Фотография действительно получилась идеальной: девочка установила настольную лампу сбоку, под прямым углом, таким образом вокруг модели все погрузилось в темноту, а одну сторону лица заливал яркий свет. Амина даже не стала печатать другие, обычные снимки – этот портрет был на редкость хорош.

– Ну? – спросила миссис Мессина. – И что вы думаете?

– Мне нравится фотография Сары, – раздался за спиной Амины чей-то голос, и она обернулась.

Томми Харгроу, старший из семерых детей мормонов. Амина точно не знала, чем именно мормоны отличаются от других людей, но когда речь заходила о Томми, сразу же говорили, что он мормон, а потом – что у него шестеро братьев и сестер.

– Мне кажется, в ней есть что-то интересное. – И он внимательно посмотрел на доску.

Амина изучила фотографию Сары. Дурацкая белозубая улыбка, невесомое облако волос, которое парит вокруг лица, будто бы снимок сделан под водой.

– Я была на трамплине, – подсказала Сара.

– Мы не говорим о своих работах, если нам не задают прямого вопроса, – напомнила ей миссис Мессина и повернулась к доске. – Мне кажется интересным, что Сара решила убрать трамплин. Что вы об этом думаете?

Амина ничего не думала на этот счет. Фотография была идиотской, слишком постановочной, какой-то несерьезной.

– Ну, мне нравится, что там как бы нет фона, – высказался кто-то.

– Контекста, – поправила его миссис Мессина. – То, о чем ты говоришь, называется контекстом. Мы ничего не можем сказать о Саре, кроме того, что она радуется. Я вижу как минимум четыре подобные фотографии на доске. Вот взгляните, к примеру, на снимок Амины.

Амина опустила глаза, пытаясь сдержать улыбку. В аудитории было тихо.

– А где остальные фотографии? – спросила миссис Мессина.

– Больше нет.

– Ты сделала всего один автопортрет?

– Остальные мне не понравились.

– Принеси их в следующий раз, – попросила миссис Мессина и повернулась к классу. – Послушайте, вы не должны забывать о том, что нам необходимо как можно больше образцов ваших работ! На данный момент не так важно, что вы сами о них думаете, поскольку у вас еще не выработалось собственного ви́дения. К примеру, на этой фотографии Амина выглядит очень красивой, снимок просится на обложку альбома, но, помимо этого, я совершенно ничего не вижу. Возможно, другие ее работы показали бы мне нечто иное. Теперь давайте посмотрим на фотографию Томми.

Амина замерла. Лишь когда преподавательница договорила, девочка вдруг осознала, что все это время практически не дышала. Да как миссис Мессина посмела сказать о ней такое? Да, она принесла всего одну фотографию, но, по крайней мере, не такую ерунду, как Мисси Фолджерс, которая запечатлела себя в окружении призовых ленточек за победы в конкуре, сложив их над головой в форме подковы!

Она взглянула на фотографии Томми. На трех из них он стоял на безлюдной площадке для бейсбола. На четырех других – спокойно сидел за столом, пока его родители и шестеро братьев и сестер кружились вокруг него, снятые с разной резкостью.

– Мне очень нравится, – сказал кто-то.

– Нам нет проку от оценочных суждений. Что именно тебе понравилось?

– Хорошие фотографии.

– А чем же они хороши? – вздохнула миссис Мессина.

– Мне от них грустно, – вставила Мисси Фолджерс.

– Уже лучше, – кивнула миссис Мессина. – А почему?

Все замолчали. Амина долго смотрела на последнюю фотографию. Одиночество. Вот в чем все дело. Томми будто бы беседовал с камерой, потому что больше поговорить ему было не с кем. Чувствуя себя совершенно несчастной, она уставилась в пол, едва заметив, как ей протянули задание на следующую неделю, но тут миссис Мессина начала его комментировать:

– Последние недели вы снимали автопортреты. Я хочу, чтобы в течение следующих двух недель вы посмотрели в видоискатели на свою семью. Мы учимся рассказывать истории, поэтому постарайтесь запечатлеть своих родных в движении. Договорились?

Все кинулись к доске, чтобы забрать свои шедевры, Амина побежала следом за одноклассниками и быстро сдернула свой снимок. А потом сунула фотографию в рюкзак, даже не заметив, что помяла ее.

– Перенаселение. Ожирение. Оволосение. Вот и все, что мы можем предложить миру! – провозгласил Акил в следующую субботу.

Амина и Димпл сидели на ржавых стульях для пикника на «Карнизе» – крошечном уголке крыши, куда можно было выйти через окно комнаты Акила, – а тот ходил взад-вперед и беспрестанно курил, нервно поглядывая на запертую дверь комнаты. Снизу доносились голоса родителей, что-то оживленно обсуждавших после обеда.

– Говори за себя, чувак, – нахмурилась Димпл, потянув прядку своих волос за секущиеся кончики. – Я, например, не толстая!