— Хочешь явиться с повинной?

— Я что, дурак?

— Тогда не стони. Пора сматываться, а то стемнеет. Ты себе представить не можешь, что здесь творится ночью.

Дождавшись, когда моторка удалится от берега, я выкинул винтовку и пистолет за борт. Николай аж в лице изменился (что бы ему отдать?). Но я поступил правильно, винтовка — это вещдок. Нет ее, значит, мы не видели ни Анисимова, ни Кукарева, ни его банду.

Пока ехали, стемнело окончательно, и мне удалось дойти от реки до дома, никому не показав разбитое лицо. Зато мама, увидев меня, ахнула и схватилась за сердце:

— Господи! Да кто же тебя так? Да что это за изверги? Да разве можно так с людьми? И зуб выбили!

— Все нормально, мама, — попытался я ее успокоить. — Мужчин синяки и шрамы украшают.

— Да уж, красивей некуда. Ты хоть в зеркало на себя глянь. Тебе в больницу срочно надо.

— В больнице делать нечего, все равно зубного у вас нет. Николай лекарство купит — подлечимся.

— Это само собой, — заверил Николай, — прямо сейчас и пойду.

— Давай хоть раны йодом обработаем, — предложила мама.

— Мне йодом нельзя, цвет не тот, я из другого племени, мне зеленкой, — я подошел к зеркалу, нос и губы опухли, глаза заплыли, на лбу и скулах ссадины — следы берцев.

— А товарищ твой где?

— Уехал.

— На чем? Пароход только завтра будет.

— За ним катер прислали. Где-то я такую рожу видел, раньше фотографии пьяниц вывешивали. Не проходите, мол, мимо. Ладно, пойду помоюсь, смою следы чужого прикосновения.

— Ты это называешь прикосновением? Кто хоть напал на тебя? Может, в милицию сообщить?

— Поздно. Они уже там… их люди Сергеева арестовали.

Моясь, хотел раздеться по пояс, но не стал окончательно пугать маму — на теле синяков, устанешь считать.

Николай принес столько «лекарства», что мама схватилась за голову:

— Вас же всего двое!

— Зато оба непьющие, — я уже открывал бутылку, хотелось побыстрей погасить боль.

— Подождите, я стол накрою.

Водку прикончили заполночь. Мама, с ужасом взиравшая на нас, простонала:

— Что я завтра Лизе скажу?

— Ничего. Мы с утра бросаем пить. Мы дети Зожа. Отправим Николая на работу и не дадим опохмеляться. Согласен? — я ткнул пальцем в грудь Николая.

Николай пошевелил губами, но не смог произнести ни слова и в знак согласия приложил руку к голове, отда- вая честь.

И слово, пусть и не произнесенное, сдержал.

Лиза утром не приехала (сломалась «Заря») и прибыла в деревню на автобусе в два часа дня. Николай был еще на работе. Увидев мое лицо, Лиза прослезилась, а племянники, трехлетний Витя и пятилетний Сережа, с ревом кинулись к бабушке.

Николай пришел с работы в шесть и на моем фоне выглядел сносно. Принес он и доски. Лиза сразу поинтересовалась — зачем?

— Андрею на гроб, — пояснил Николай.

Мама охнула и схватилась за сердце, а Лиза без сил опустилась на крыльцо:

— Мама, тут че происходит?

Пришлось вмешаться мне и, перемежая правду с ложью, рассказать, как нам во время археологических раскопок было видение — красноармеец Сизов, который попросил его похоронить. Но мы не могли этого сделать, так как не знали место захоронения, но после маминого рассказа о привидении в образе солдата в нашем доме все стало ясно. И доски для гроба Сизову. Чтобы не было пересудов — от соседей ничего не утаишь — гроб решили сделать на месте, в Жердяевке.

— Хорошее дело задумали, — сказала мама, — пусть его душа успокоится.

— Могли бы сразу по-человечески объяснить. А этот вечно что-нибудь отмочит. Нет, надо же ляпнуть. Даже повторять страшно, — Лиза еще долго не могла успокоиться.

А племянники шарахались от меня весь вечер, прячась то за мать, то за бабушку.

Мне же пришлось прятаться от соседей, не хотелось показывать свою побитую физиономию.

Рано утром мы снова выехали в Жердяевку. На этот раз прихватили с собой винтовку и автомат…

Пока Николай сколачивал гроб, я в подполье осторожно разгребал землю, снимая слой за слоем… Сизов покоился в сидячем положении, это и понятно, яма была глубокой, но не широкой, Полупанов выстрелил ему в висок. Наверное, в это время Сизов молился, закрыв глаза и взывая к Господу.

Похоронили Сизова рядом с моими предками, их на кладбище не одно поколение, лежат здесь и те, кого Полупанов держал в амбаре, пока Сизов копал у них в подполье яму для сундука. Мне хотелось, чтоб Сизову было не так одиноко, а может, я уже чувствовал себя его родней. Крест поставили из старых досок, прибили к нему дощечку с надписью «Сизов». Николай — я не мог ему отказать — дал длинную очередь из автомата, выпустив все патроны.

— Мы с бабулей и Лизой каждую Радоницу сюда приезжаем. Будем и за его могилой приглядывать, и крест новый сделаем и табличку.

— Жалко, ни имени не знаем, ни года рождения.

— Главное, просьбу его выполнили. А на могилу Арсения Петровича поставлю крест, когда все утихнет.

Это будет не скоро, подумал я. В Жердяевке побывает еще много народа и не один раз, ведь исчезло сразу столько людей, не обойдут они вниманием и Красное. Будут искать и меня, Х-в знает, что Сергеев «завербовал» меня. Его обидчика. Так что мне успокаиваться рано.

Предали земле и Анисимова.

Автомат утопили подальше от берега, а винтовку я решил спрятать, она как бы числилась за мной, и если обо мне знают в конторе Сергеева, то могут потребовать ее назад.

Покидал я Жердяевку с чувством выполненного долга перед Сизовым и с чувством вины перед Сергеевым, я даже не смогу сказать его родным, где он захоронен, не смогу сообщить им о его гибели. Сизов вышел из небытия, в небытие ушел Сергеев.

Дома нас ждал накрытый стол, блины и бутылка водки.

— Помянем человека, — сказала мама, — пусть успокоится его душа. Поди, где-то и родственники есть.

— Есть. Правнучка Ольга. Только она не Сизова, у нее фамилия матери — Михайлова. Мне он первый раз приснился еще в городе, в ее квартире, посчитал за Ольгиного мужа и, значит, своего родственника. А сон был странный, вроде идем с ним по Жердяевке, и он мне что-то хочет показать, но тогда я не понял, чье подполье он мне показывал.

— Надо же, — подивилась мать, — столько лет прошло, столько лет промучился и лишь тебе открылся. Видимо, действительно, причина была. Ольга… ты живешь с ней?

— Почти.

— Значит, и в самом деле за родню признал. Почти. Это все равно, что не живешь.

— А сейчас, бабуля, ничего постоянного нет, — встрял в разговор Николай, — все временное, сегодня одно, а что будет завтра, не знаем. Вот все и торопятся побыстрей урвать, тут, там, еще где-нибудь. Все стало товаром.