— А Славе зачем? — парировала Таня. — Тоже непонятно. Хотя ведет он себя странно, ты прав. На днях я видела его в церкви. Вот уж никогда не замечала в Птенчике богобоязненности.

— Полагаю, он ведет себя как человек с обостренным чувством вины. Но я бы не торопился приписать это вине за смертный грех убийства.

— Но уж если вина, то не перед вредной пронырливой Людкой. Скорее перед… кем-то, кого он так тщательно покрывает.

— Вина или… симпатия! — многозначительно изрек Давид.

— Да, старо как мир: как писала старушка Агата, истоки преступления — страсть или деньги, — усмехнулась Таня. — Но все же на чем основывается твоя уверенность в том, что статуэтка была вынесена в музыкальном футляре?

— На трости! — победоносно изрек Додик. — Помнишь, мне мерещилась группа лиц, которые в моем сознании превращались в преступную группу? И они искали трость. Так вот, они имели в виду вовсе не предмет опоры, а маленькую пластинку, деталь, без которой саксофон не может играть. Эта «преступная группировка» состояла из музыкантов и примкнувшего к ним Птенчика, который и потерял искомую трость, когда в спешке транспортировал бронзового Грина. Трость наверняка лежала во внутреннем кармашке футляра. Судя по всему, она была запасная. И когда саксофонист отдавал Птенчику свой инструмент…

— Что значит давал? — поинтересовалась Таня, не успевающая за ходом мысли.

— А ты разве не помнишь? В тот «скандинавский» вечер Слава хвастался, что его друг отдает ему свой старый инструмент. В безраздельное и бессрочное пользование. И теперь он тоже будет свинговать! То есть саксофон, который вчера играл на концерте, был отдан Славе. Потому тот и осмелился вольно обойтись с футляром. Увезя орудие убийства в некое безопасное место, Птенчик как ни в чем не бывало вернул футляр. Все это он провернул, пока шел концерт…

— Стоп! Наконец до меня дошло…

Таня, конечно, помнила бурлящую группу музыкантов, гибкого худощавого саксофониста, который ей даже понравился… разговоры о том, что он приобрел нового «красавца» — какой-то невероятный концертный инструмент, а Славке теперь достается по наследству старый добрый верный друг… Птенчик на радостях собирался играть в переходе для того, чтобы дома никому не мешать! А потом, несколькими днями позже, Кира его спрашивала, как успехи, — как раз это было во время той самой сцены с бусами…

— Я поняла! Из-за того, что Славе во всеуслышание был подарен саксофон, его фигура с футляром ни у кого не вызвала вопросов!

— Да! — забыв о посетителях кафе, ликующе возопил Давид. — Именно так. И даже я, сто раз просмотрев фотографии Егора, не смог зацепиться взглядом за чей-то силуэт с футляром, выходящий из дверей. Он на заднем плане снимка и почти незаметен. Но пока я тут тебя ждал, я все же поймал вора за хвост! Вот, смотри…

Таня взглянула на фото в Давидовом ноутбуке и сразу узнала «Птенчиков хвост»… «Гениально!» — восхитилась она Давидовыми догадками. И тут же сникла: значит, она потеряет последнего друга. Что будет, если Славке предъявят обвинения? Его посадят в тюрьму? Большего абсурда нельзя и придумать! И ведь как она сама не замечала подозрительных перемен, главная из которых — Слава Птенцов начал выполнять обязанности завхоза. Невиданный аттракцион… Такого еще никогда не наблюдалось. Бэлла не увольняла Птенчика только потому, что боялась получить еще более худшего кандидата. Также потому, что он долгое время, пока не пришел Давид, был единственным мужчиной в едком бабьем коллективе. А еще, конечно, потому что продолжала симпатизировать Птенчику. Ведь он — символ клуба «Грин» с его вечным фонтаном идей, срывающимся в каскад импровизаций. Бэлла говорила: «Я могу найти сколько угодно тех, кто не будет меня устраивать как завхоз. Но тех, кто не будет меня устраивать настолько виртуозно…»

Неужели теперь мы навсегда лишимся Птенца и его джазовых трелей?! Разве можно сажать в тюрьму птиц…

— Да, вляпались мы, — вздохнула Таня. — Я-то думала, что Птенец прекратил со мной общаться, потому что… потому что… пожалуй, я толком и не искала причины для этого. Не успела. Думала, у него свои заботы. У него ж дочка в школу должна была пойти! Если я все правильно считаю… они с женой в разводе. Бог с ним, спрошу… Но тут вон как обернулось… и не до школьных хлопот. Что же нам делать теперь?

— Нам надо его вызвать на откровение. Чтобы ему помочь, мы должны узнать о том, кто убил Штопина, раньше, чем следователь.

— Скажешь тоже — вызвать на откровение… а с чего он будет с нами откровенничать, если так тщательно защищает своего соучастника?

— С того, что для любого живого существа, наделенного речевыми органами, молчание — тяжкий крест. Тяжкий золотой крест. Насколько я успел понять Славу, он…

— Давид, не знаю, что понял ты, но если Птенчик пообещал молчать, то он будет молчать. При всем внешнем легкомыслии Слава Птенцов один из тех немногих, кто оказывается рядом в тот момент, когда тебе плохо. И он не предает. Простите за немодную нынче патетику…

— Я за модой не гонюсь. И с вашим мнением согласен. — Давид опять заволновался и перешел на «вы», что Таню почему-то стало успокаивать. — Но нам все равно стоит узнать, как все произошло.

— И что мы будем делать с этим знанием?

— Знание — сила! Даже общество такое есть.

— По мне, его давно пора переименовать в общество «Многие знания — многие печали».

Самые сильные желания — это источник энергии вселенной, поэтому они исполняются не сразу. Далеко не сразу. И потому люди сильных страстей часто впадают в отчаяние. Особенно когда видят вокруг себя тех, чьи желания исполнились без особого труда. Страдальцам никто не объяснил, что они избранные. Что они помогают неисповедимым путям божьим… Что им не нужно тушить или кастрировать свою мощную энергию, не нужно плакать о несбыточном. Надо лишь поддерживать свое внутреннее пламя. Рано или поздно Господь убережет их от перегорания и все исполнит.

Бэлла когда-то жила сильными желаниями. Они били через край, не давали спать, есть, дышать. Попытки самоанализа ничего не давали, Бэлла так и не смогла понять, почему ее, человека в основе своей рационального, изводят сильнейшие страсти. Почему Господь не отключит этот мучительный внутренний жар… И тогда она стала придумывать метафизические объяснения. Как ни странно, этот изначально чуждый ей способ понемногу помогал. И одна постыдная застарелая идея фикс начала ее отпускать. Постыдная, потому что Бэлла никогда не смогла бы признаться тем, кто ее знал, в тайной мечте о мести. Желание мстить совсем не идет легким успешным везучим людям. А Бэлла хотела выглядеть именно так. Хотела ли она не выглядеть, а быть? Что толку говорить о несбыточном… Легкие везунчики обретаются в других водах. Их нет среди тех, кто всего в жизни добился собственным горбом. Дары жизни ими не оплачены. К ним легко приходит и легко уходит. И они ни за что не держатся. Они не карабкаются вверх по лестнице. Они могут по счастливой случайности оказаться заброшенными на верхние ступени, на теплое место под солнцем. Но, не зная истинной стоимости благ, они будут забивать гвозди алмазным молотком…