не забывает, Каждый месяц мадам Ламбер получает от него шестьсот франков — сумму; равную ее месячному окладу. Лично сам ей вручает.

Глава двадцатая

А жизнь спешила. Жизнь спешила безумно. Уже кончилось лето, и вернулись в Париж Рене и Жозе, Луи и Франс. Потом приехал Жано. Встретились с ним у Жозе, в отеле «Глобус». Весь вечер мы с Жано чувствовали себя скованно. Как всегда, он пошел провожать меня.

— Твердо покончила с Сорбонной?

— Пока, — сказала я.

— Что это значит — пока?

— В этом году учиться не буду.

— Почему же?

— Не хочу. Позже, когда утрясется.

— Что утрясется?

— Мой срыв по химии. Думаешь, это мне даром прошло?

— Это называется — слабоволие.

— Пусть.

Жано пожал плечами. Мы долго молчали. Мне хотелось скорее домой. Еще издали я увидела в наших окнах свет: Вадим уже вернулся с собрания своей ячейки. Подходя к дому, я почему-то разволновалась. Остановились около парадной.

— Зайдем, Жано?

— Нет.

— Не будешь к нам приходить?

— Буду.

— Жано...

— Что?

— Жано, я не хотела сделать тебе больно...

— Я знаю...

Мы расстались, но Жано сдержал слово.

Раз как-то забежал к Вадиму и попросил отредактировать статью для студенческой газеты, потом стал заходить и так. Но первое время мы все трое держались скованно. Позднее привыкли, и Жано стал приходить уже запросто.

Вадим много работал. Делал переводы, и вел в ячейке литературный кружок, и выступал с докладами в «Обществе друзей СССР», и писал статьи для «Юманите» и для «Регар». Расставались мы с ним утром, встречались вечером.

Вскрылась грандиозная афера! В пограничной с Испанией Байоне некий Стависский открыл ломбард, и беженцы, испанские гранды, сдавали в этот ломбард Слависского свои фамильные драгоценности и получали за них мелкие ссуды, А в кладовых ломбарда испанские бриллианты подменялись граненым французским стеклом. Стекло хранилось в сейфах ломбарда в Байоне, и бриллианты вывозились в Америку и продавались по настоящей цене. И потом еще Стависский этот наводнил страну фальшивыми акциями-облигациями и разорил тысячи и тысячи мелких вкладчиков. А в аферу оказались замешаны видные люди, государственные деятели, и газеты запестрели именами!

— Кажется, чаша полна, — говорил Жано. — Наша буржуазия созрела для гибели.

— Похоже, капли будет довольно, чтобы ее переполнить, — отвечал ему Вадим.

— Думаю, афера Стависского это та капля, которая нужна.

— Чаша переполнена, — говорили левые, — пора наконец очистить страну.

Но так говорили и фашисты! Французские фашисты подхватили создавшуюся в стране ситуацию и тоже требовали «очистить» и тут же замахнулись на парламентскую систему!

Народ требовал решительных мер.

Фашисты — тоже. Под одними и теми же лозунгами требовали решительных мер одни и другие.

Мой шеф ликовал: «Парламент шатается! Вот-вот ухнет!..»

* * *

В тот день Вадим работал дома, и мне хотелось попасть домой вовремя, но около полудня привезли в лабораторию двести мазков на дифтерию, и всё пошло ходуном.

Шефа не было. Когда пришел — ахнул.

— Ух, ты-ы! Кто это?!

— Аптека Деполье, — сказала мадам Ламбер. — Детский сад проверяют. — Она спокойным движением руки задержала покатившиеся по мрамору пробирки.

— Ловкач Деполье. Крупно заработает! — И пошел надевать халат. Через минуту, засучив рукава легкой шелковой рубахи, уже летел с халатом в руках по лабораториям:

— Мадле-ен! Сыворотку, Мадлен!

— Месье Дюбуа, бросайте у себя всё, идите в бактериологическую!

— Мадемуазель Марина, штативы! Освободить все штативы! Термостат! Приготовить термостат!.. Малыш, давай... скорее... стол!.. Малыш — горелки!.. Пробирки! Шевелись! Малыш...

Угомонился, только когда взялись за посевы. На обед не пошли. Мадлен нам принесла сандвичей и гренадину со льдом. Пока ели, шеф подсчитывал, сколько заработает аптекарь и сколько — лаборатория.

— А Марина? Сколько заработает Марина? — спросила его мадам Ламбер.

— Это за что же Марина?

— За то, что в воскресенье приедет проверять культуры. Вы же ее заставите приехать, не так ли?

— Так ведь и я приеду тоже.

— Так вы и проценты получите.

— А ну, кончай. — И шутя он замахнулся на нее бутылкой. — В воскресенье придется и вас тоже побеспокоить, месье Дюбуа.

Дюбуа буркнул что-то невнятное.

Мартэн в последнее время всё больше наглел. Фашисты рвались к власти.

— Де ля Рокк заявил — чуть не сто новых членов каждый день вступает в «Боевые кресты»! — сказал шеф и взглянул на химика. Потом он закурил, аппетитно затянулся.

Химик молчал.

— Если ваш де ля Рокк со своими делярокковцами... — сказала вдруг мадам Ламбер и, не договорив, скомкала бумажку, вытерла ею ладони. — Святая Мадонна! — Она поискала глазами под столом корзинку и бросила в нее бумажку. — Святая Мадонна, убереги нашу бедную Францию от вас! Упаси нас, пречистая и пресвятая дева Мария, матерь божия. Бордель из страны сделаете.

— Бордель? Так он и без нас уже. И потом, знаете что? Ей бы лучше в сторонку, вашей непорочной. Понадобится — сами позовем.

Кончили в восьмом часу. Я торопилась домой. На бульваре Пастер заскочила в булочную и потом еще к «Магги», масло купить, и в лавочку к вдове Жаккар, купить камамбер для Вадима, — никто так не выберет Вадиму его любимый сыр, как это делает мадам Жаккар.

В полутемной лавочке не было никого, и я вновь открыла и закрыла двери, и колокольчик прозвенел опять, и за стеклянной дверью послышались шаги мадам Жаккар, и се хрипловато-напевное: «Иду‑у».

Мадам Жаккар улыбалась, сияя вставными зубами, дожевывая последний кусок, и, проглотив его, заулыбалась снова, и всё же мне показалось, что вместе с куском она проглотила улыбку.

— А-в, маленькая дама пришла. Камамберу? Выберем, выберем. — Она сняла очки, протерла их и снова надела. Достала с полки несколько коробок этого крепко пахнущего сыра, кинула на прилавок. — Месье ваш муж отличный знаток и ценитель французского камамбера...

В дверях торчала записка: «Мариш, пошел за вечерним выпуском. Чай готов».