Отпирая двери, я услышала за окном клаксон Сергея Кирилловича. Бросив на кухонный стол свои кулечки, я кинулась в комнату и перевесилась всем телом через оконную решетку.

Высунувшись в приспущенное окно, Сергей Кириллович смотрел на наши окна.

— Дома?

— Вадим сейчас вернется, поднимайтесь, Сергей Кириллович!

Пришли вдвоем — встретились в вестибюле.

— Маринка, ты что так долго? — спросил Вадим, проводя ладонью по моим волосам.

В комнате уже было темно, я зажгла настольную лампу.

— Держится «Дженерал-моторс», — сказал Вадим, развернув «Пари суар» и пробежав глазами первую страницу.

— Молодцы ребята, — сказал Сергей Кириллович. — Кстати, как у вас с русскими шоферами, Вадим Андреевич? Бастовать собираются?

— Не подведут, думаю. Бензин, да еще и стоянка за счет хозяев — дело сто́ящее! Кое-кто из них и в «Юма» стал заглядывать, а то и в «Правду».

— Неплохо бы организовать журнал на русском языке, — сказал Сергей Кириллович, — какой-нибудь иллюстрированный ежемесячник.

— Идея неплоха, — сказал Вадим, подняв глаза от газеты. — Надо будет зайти к Вайяну-Кутюрье. Думаю, благословит на такое дело.

Я отправилась на кухню. Мне нравилась роль хозяйки дома. Поставив на плиту чайник и накрывая на стол, я слушала доносившиеся из комнаты разговоры. Сергей Кириллович говорил, что со дня на день можно ждать падения кабинета, а Вадим отвечал, что падет Шотан, его сменит Даладье, Лаваль, черт, дьявол... дело не в них: на Францию наступает фашизм, и спасет ее только единство действий.

— Похоже, социалисты петляют, — сказал Сергей Кириллович.

— Как всегда.

Потом Сергей Кириллович говорил о деле Стависского, наводнившего Францию фальшивыми облигациями, о том, что трудно поверить, что когда-то французы прошли с «Марсельезой» по всей Европе, и Вадим отвечал ему, что французы те же, что «нет-нет — и потрескивает...», что бастуют такие заводы, как «Ситроен», «Дженерал-моторс», с часу на час станет «Испано-суиза». Держится Страсбург, не сдают докеры Тулона, шахтеры Севера...

— Мойте руки и идите к столу! — позвала я.

— Конечно, всё это не снижает угрозы, — сказал Вадим, когда оба пришли в кухню и стали усаживаться за стол. — Не секрет, что кое-кто готов хоть завтра распахнуть Гитлеру ворота Франции.

— Французы — Гитлеру?! С голыми руками на немецкие танки полезут! — возразил Сергей Кириллович.

— Не будем обольщаться, Сергей Кириллович. Одни — на танки с голыми руками, другие — пытаться с черного хода пустить фашистов во Францию...

Я разливала чай, ставила на стол сковородку с омлетом, брюссельскую капусту...

Вадим посмотрел на часы:

— Я тороплюсь.

— В профсоюз, что ли? — спросил Сергей Кириллович. — Я подброшу.

— И я с тобой, да, Вадим? — попросила я.

— Маринка, милая, ну что тебе там? Ты лучше бабушке письмо напиши.

— Не-ет. Поеду с тобой.

Вадим пожал плечами,

— Ну зачем вам, Марина? — вмешался Сергей Кириллович. — Там же шоферни этой набьется — не продохнуть.

— Правда, Мариш. Оставайся дома, а?

— Хорошо, Вадим.

Сергей Кириллович, медленно помешивая ложечкой в стакане, сказал:

— Марина, мы с вами вот что сделаем: отвезем Вадима Андреевича в его ВКТ и махнем кататься по парижскому морозцу — променад.

Я вопросительно посмотрела на Вадима.

— Нет уж, Сергей Кириллович, — сказал Вадим. — Я спущусь в метро, а вы поезжайте работать. Вот на Монпарнасский вокзал давайте...

— А я к вам прямо оттуда. — Он усмехнулся.

— Когда же это вы успели? — Вадим взглянул на часы. Сергей Кириллович работал в ночь и сейчас мог только-только из гаража прямо к нам.

— Да я и не успел ничего. Вывел машину — и на вокзал, к поезду. Только раскрыл «Пари суар» — слышу, хлопнула задняя дверца. Смотрю — молоденькая женщина. Забилась в угол, на меня испуганно уставилась, и палец к губам: «Облава!» Пришлось включить скорость. Вывез. До самого вашего бульвара Пастер докатил. Ну, раз уж так занесло, дай, думаю, заскочу. Отлично мы с ней побеседовали, ни дать ни взять — материал для юмористической «Канар», честное слово.

— О чем же вы с ней беседовали? — спросил Вадим, скосившись на меня.

— О жизни, конечно. О чем же еще?.. «Тяжело, говорит, месье, добываем мы с вами свой кусок хлеба. Что вы, что мы — одинаково. На улице. И в зной и в стужу, и в дождь и в слякоть — стой, клиента высматривай, и ловчи, и полиции на глаза не попадайся... Ведь правда, месье?» — «Что ж, говорю, такая уж наша с вами доля, мадам».

На бульваре Пастер попрощались с ней. «Хороших, говорит, вам клиентов месье», — «И вам тоже, мадам... Такова жизнь, мадам...»

* * *

Сергей Кириллович и Вадим уехали. Я зажгла настольную лампу и села в Вадимово кресло. Собралась было писать бабушке письмо, потом передумала, — испортилось настроение. На столе лежала рукопись. Я заглянула в нее. Это была статья Вадима для «Регар». Я стала листать.

«...Пожалуй, ни одна историческая эпоха не была столь насыщена важнейшими событиями, не требовала такой точности и обоснованности принимаемых решений, как время, в которое мы живем...»

«...нужно добиваться единства в самом главном, решающем... Сегодня как никогда...»

И в другом месте: «...Кое-кому само существование Советского Союза кажется досадным недоразумением... Не доглядели. Не были своевременно приняты меры, ну и появился на Востоке, по недосмотру, еще невиданный, противоестественный режим, именующий себя республикой рабочих и крестьян. И как могут они, неграмотные, темные, руководить страной?.. Могут!..»

Я отодвинула рукопись. Вспомнила, как Вадим писал эту статью, как просматривал «Дейли мейл», «Ле тан», «Известия». Снимет с полки том Ленина, заглянет в Луначарского, думает, пишет... Потом я вспомнила, как он только что просил меня остаться дома: «Тебе, Маринка, неинтересно»...

Я отошла от стола. Сбросила туфли, легла. Думала о Вадиме, о себе. Долго лежала с закрытыми глазами. И вдруг заплакала.

Глава двадцать первая

Вечером мы пошли с Вадимом в зал Бюллье, на митинг. Выступали вернувшиеся из Москвы профсоюзные делегаты. Весь день тряслась: если Мартэн заметит, что тороплюсь,