— Так что — не удалось выяснить, кто поджег?

— Оно само выяснилось. Через три дня в лесочке неподалеку нашли тело жены Пушкарева — повесилась… И записка в кармане. Даже не записка, а целое письмо, где она все подробно написала… Что муж ей изменяет, она, конечно, сразу почувствовала, ну и доброжелатели нашлись — подсказали… Хотела она его бросить, но поняла, что не сможет, потому как любит, да и готова все простить… Но и делить его с Колотовкиной у нее не было сил. Вот и решила, что соперницу надо просто выгнать из города — спалить дом ее, пусть уезжает с глаз мужа долой. А там у них все образуется, возьмут ребеночка из детдома и заживут… Но убивать Колотовкину она не хотела. Была уверена, когда поджигала, что той нет дома. А та была… Когда узнала, что сожгла человека, чуть с ума не сошла. А уж когда до нее дошли от знакомых врачей слухи, что Колотовкина была беременна, что ребенок погиб, поняла, что жить больше не может. «После того, что я наделала, жить больше нельзя… Нельзя с таким грехом на душе дальше среди людей жить…» Это вот ее выражение. На всю жизнь запомнилось.

— А как Пушкарев это пережил?

— Да плохо пережил… Запил, попал пьяный под трамвай, потерял обе ноги, а потом сгинул бесследно…

Панков потер пальцами висок, и Стародубцевой вдруг стало видно, как из-под крымского загара явственно проступили долгие годы и тяжкие испытания, пережитые этим человеком.

— А знаете, к чему я вам эту историю рассказал, голубушка? Потому что понимаю ваше отношение к этому делу, которое сейчас у вас. Бытовуха, драка в пьяном виде, люди, потерявшие человеческий облик… Но вы не позволяйте себе судить о них свысока. Там могут быть такие страсти и чувства, что и графьям не снились. Не только низость, но и благородство и любовь самые настоящие, неподдельные. Да и вообще, мы с вами не судьи. Нам судить не пристало. Наше дело правду узнать. А судьи всегда найдутся… С избытком.

Уже несколько дней стояло настоящее бабье лето, и было к тому же воскресенье. Непривычно малолюдная и маломашинная по этому случаю Москва купалась в осеннем золоте листьев и отчаянно ясной синеве неба. Хотелось жить, оказаться где-нибудь в лесу с красивой женщиной… А еще в голове постоянно крутилась песенка Высоцкого: «И я слишком часто пьяный бабьим летом, бабьим летом!»

И вот в такой чудный денек следователь Максим Северин ехал «на труп», потому как ему повезло в такой день дежурить по прокуратуре.

Это была совсем еще молодая девушка. Как следовало из найденных документов, студентка. Звали ее Анжела Богдасарян. Она лежала на кровати в спальне, одежда ее была разодрана в клочья, руки связаны проводом, отрезанным от торшера. На теле медэксперт насчитал около двадцати колотых и резаных ран. При этом смертельными могли быть только две — в области сердца и правого легкого. Характер остальных — длинные, но неглубокие разрезы на спине, животе, горле — свидетельствовал, что девушку истязали и пытали. Причем долго, без всякой жалости…

О том, что у нее хотели выведать, догадаться было несложно — в спальне под широким подоконником был вмурован небольшой сейф с кодовым замком. Дверца его была распахнута, а внутри ничего не было. Судя по следам на замке, сначала его пытались открыть то ли фомкой, то ли ломиком, а потом все-таки узнали код…

В гостиной на столе красовались полупустые бутылки с настоящим армянским коньяком, остатки дорогой еды.

— Ну, командир, рисуй картину, и будем действовать.

Молодой опер Толик Братко после нескольких удачных совместных дел, которыми он занимался вместе с Севериным, твердо поверил в его способность сразу, с ходу нарисовать возможную картину преступления и выдвинуть рабочую версию. Такими способностями Северин действительно обладал, но не злоупотреблял и «рисовал картины», только поднабрав достаточно фактов и улик. Но в данном случае можно было рискнуть, настолько очевидной представлялась история.

Братко, прибывший на место преступления гораздо раньше, и сам уже явно догадался если не обо всем, то о многом — сыщицкий нюх у него был хоть куда. Фантазии, правда, маловато. Хотя оперу избыток фантазии и чувствительности, в общем, и ни к чему.

— А имеем мы вот что… — приступил к делу Северин. — Девушка и двое ее знакомых мирно садятся за стол и начинают выпивать и закусывать. Потом они, эти знакомые, решают заглянуть в содержимое ее сейфа, о котором им то ли уже было известно, то ли хозяйка поведала за столом. Требуют назвать код, она отказывается, тогда они начинают ее пытать. Пытают долго… В конце концов она не выдерживает и называет им код. Они выгребают содержимое сейфа, добивают ее и исчезают. Примерно так. Надо отрабатывать знакомых, друзей, подруг, искать тех, с кем она собиралась приятно провести время за таким богатым столом.

— Да, поляна накрыта хоть куда!

Братко щелкнул ногтем по бутылке из-под коллекционного коньяка.

— Но есть один вопрос… — отвлек его внимание от гастрономического изобилия Северин.

— Какой?

— Почему она так долго терпела? Почему сразу не назвала код? Судя по всему, ее пытали довольно долго, а она молчала… Почему? Жадная такая была? Бесстрашная? Нечувствительная к боли? Не похоже. Даже внешне.

На большой фотографии, висевшей в гостиной, сразу бросалось в глаза добродушное, беспечное лицо Анжелы.

— Может быть, ее напоили до бесчувствия?

— Может быть. Или чего-то подсыпали…

— Ну, это экспертиза быстро установит.

В гостиную вошел эксперт-криминалист Петя Струминский, возившийся со своими снадобьями уже не один час в спальне. Петя был фанат своего дела. Когда работал он, то можно было быть уверенным, что ничего не будет упущено, все следы и отпечатки обнаружены. Если другие эксперты, например, брали с собой на место происшествия набор из трех порошков и затрачивали на работу по обработке следов максимум час, то Петя не ленился таскать с собой по двадцать порошков и мог провозиться часов шесть, а то и восемь. Ему было страшно интересно работать, он постоянно выискивал новые методики обработки следов, мог даже купить какой-то новый препарат за свои деньги. Так, например, было с люминесцентными порошками. След, обработанный таким порошком, при свете монохромного или лазерного осветителя становился гораздо контрастнее и давал основания сделать гораздо более надежные заключения. Последний раз, когда Северин работал с Петей, тот с восторгом демонстрировал ему эффект цианакрилатов — особых летучих клеев. Помещаешь в закрытую камеру предмет, на котором вроде бы нет следов, например, тот же протертый пистолет, и флакон с клеем. Летучий клей испаряется, предмет покрывается белым налетом, и следы рук становятся рельефными… Петя вообще убеждал Северина, что следы остаются всегда, если эксперты их не выявили, значит, неправильно выбрали техническое средство для обнаружения. И если бы все милицейские эксперты работали, как Петя!

— Ну? — нетерпеливо спросил Братко. — Пальчики есть?