Он пошел к буфету и там, как бы нечаянно, вдруг очутилсявместе с тем парнем в поддевке, которого так бесцеремонно звали Митрошкой. Мнепоказалось, что Маслобоев знал его несколько ближе, чем сам признавался мне. Покрайней мере, видно было, что сошлись они теперь не в первый раз. Митрошка былс виду парень довольно оригинальный. В своей поддевке, в шелковой краснойрубашке, с резкими, но благообразными чертами лица, еще довольно моложавый,смуглый, с смелым сверкающим взглядом, он производил и любопытное и неотталкивающее впечатление. Жест его был как-то выделанно удалой, а вместе с темв настоящую минуту он, видимо, сдерживал себя, всего более желая себе придатьвид чрезвычайной деловитости и солидности.

– Вот что, Ваня, – сказал Маслобоев, воротясь ко мне, –наведайся-ка ты сегодня ко мне в семь часов, так я, может, кой-что и скажутебе. Один-то я, видишь ли, ничего не значу; прежде значил, а теперь толькопьяница и удалился от дел. Но у меня остались прежние сношения; могу кой о чемразведать, с разными тонкими людьми перенюхаться; этим и беру; правда, всвободное, то есть трезвое, время и сам кой-что делаю, тоже через знакомых...больше по разведкам... Ну, да что тут! Довольно... Вот и адрес мой: в Шестилавочной.А теперь, брат, я уж слишком прокис. Пропущу еще золотую, да и домой. Полежу.Придешь – с Александрой Семеновной познакомлю, а будет время, о поэзиипоговорим.

– Ну, а о том-то?

– Ну, и о том, может быть.

– Пожалуй, приду, наверно приду...

Анна Андреевна уже давно дожидалась меня. То, что я вчерасказал ей о записке Наташи, сильно завлекло ее любопытство, и она ждала менягораздо раньше утром, по крайней мере часов в десять. Когда же я явился к нейво втором часу пополудни, то муки ожидания достигли в бедной старушке последнейстепени своей силы. Кроме того, ей очень хотелось объявить мне о своих новыхнадеждах, возродившихся в ней со вчерашнего дня, и об Николае Сергеиче, которыйсо вчерашнего дня прихворнул, стал угрюм, а между тем и как-то особенно с неюнежен. Когда я появился, она приняла было меня с недовольной и холоднойскладкой в лице, едва цедила сквозь зубы и не показывала ни малейшеголюбопытства, как будто чуть не проговорила: «Зачем пришел? Охота тебе, батюшка,каждый день шляться». Она сердилась за поздний приход. Но я спешил и потому бездальнейших проволочек рассказал ей всю вчерашнюю сцену у Наташи. Как толькостарушка услышала о посещении старшего князя и о торжественном его предложении,как тотчас же соскочила с нее вся напускная хандра. Недостает у меня словописать, как она обрадовалась, даже как-то потерялась, крестилась, плакала,клала перед образом земные поклоны, обнимала меня и хотела тотчас же бежать кНиколаю Сергеичу и объявить ему свою радость.

– Помилуй, батюшка, ведь это он все от разных унижений иоскорблений хандрит, а вот теперь узнает, что Наташе полное удовлетворениесделано, так мигом все позабудет.

Насилу я отговорил ее. Добрая старушка, несмотря на то, чтодвадцать пять лет прожила с мужем, еще плохо знала его. Ей ужасно тожезахотелось тотчас же поехать со мной к Наташе. Я представил ей, что НиколайСергеич не только, может быть, не одобрит ее поступка, но еще мы этим повредимвсему делу. Насилу-то она одумалась, но продержала меня еще полчаса лишних ивсе время говорила только сама. «С кем же я-то теперь останусь, – говорила она,– с такой радостью да сидя одна в четырех стенах?» Наконец я убедил ееотпустить меня, представив ей, что Наташа теперь ждет меня не дождется.Старушка перекрестила меня несколько раз на дорогу, послала особоеблагословение Наташе и чуть не заплакала, когда я решительно отказался прийти втот же день еще раз, вечером, если с Наташей не случилось чего особенного.Николая Сергеича в этот раз я не видал: он не спал всю ночь, жаловался наголовную боль, на озноб и теперь спал в своем кабинете.

Тоже и Наташа прождала меня все утро. Когда я вошел, она, пообыкновению своему, ходила по комнате, сложа руки и о чем-то раздумывая. Даже итеперь, когда я вспоминаю о ней, я не иначе представляю ее, как всегда одну вбедной комнатке, задумчивую, оставленную, ожидающую, с сложенными руками, сопущенными вниз глазами, расхаживающую бесцельно взад и вперед.

Она тихо, все еще продолжая ходить, спросила, почему я такпоздно? Я рассказал ей вкратце все мои похождения, но она меня почти и неслушала. Заметно было, что она чем-то очень озабочена. «Что нового?» – спросиля. «Нового ничего», – отвечала она, но с таким видом, по которому я тотчасдогадался, что новое у ней есть и что она для того и ждала меня, чтобрассказать это новое, но, по обыкновению своему, расскажет не сейчас, а когда ябуду уходить. Так всегда у нас было. Я уж применился к ней и ждал.

Мы, разумеется, начали разговор о вчерашнем. Меня особеннопоразило то, что мы совершенно сходимся с ней в впечатлении нашем о старомкнязе: ей он решительно не нравился, гораздо больше не нравился, чем вчера. Икогда мы перебрали по черточкам весь его вчерашний визит, Наташа вдруг сказала:

– Послушай, Ваня, а ведь так всегда бывает, что вот еслисначала человек не понравится, то уж это почти признак, что он непременнопонравится потом. По крайней мере, так всегда бывало со мною.

– Дай бог так, Наташа. К тому же вот мое мнение, иокончательное: я все перебрал и вывел, что хоть князь, может быть, ииезуитничает, но соглашается он на ваш брак вправду и серьезно.

Наташа остановилась среди комнаты и сурово взглянула наменя. Все лицо ее изменилось; даже губы слегка вздрогнули.

– Да как же бы он мог в таком случае начать хитрить и...лгать? – спросила она с надменным недоумением.

– То-то, то-то! – поддакнул я скорее.

– Разумеется, не лгал. Мне кажется, и думать об этом нечего.Нельзя даже предлога приискать к какой-нибудь хитрости. И, наконец, что ж ятакое в глазах его, чтоб до такой степени смеяться надо мной? Неужели человекможет быть способен на такую обиду?

– Конечно, конечно! – подтверждал я, а про себя подумал:«Ты, верно, об этом только и думаешь теперь, ходя по комнате, моя бедняжка, и,может, еще больше сомневаешься, чем я».

– Ах, как бы я желала, чтоб он поскорее воротился! – сказалаона. – Целый вечер хотел просидеть у меня, и тогда... Должно быть, важные дела,коль все бросил да уехал. Не знаешь ли, какие, Ваня? Не слыхал ли чего-нибудь?

– А господь его знает. Ведь он все деньги наживает. Яслышал, участок в каком-то подряде здесь в Петербурге берет. Мы, Наташа, вделах ничего не смыслим.

– Разумеется, не смыслим. Алеша говорил про какое-то письмовчера.

– Известие какое-нибудь. А был Алеша?

– Был.

– Рано?

– В двенадцать часов: да ведь он долго спит. Посидел. Япрогнала его к Катерине Федоровне; нельзя же, Ваня.