Елена же его поразила; она вырвала у него свою руку, когдаон щупал ее пульс, и не хотела показать ему язык. На все вопросы его неотвечала ни слова, но все время только пристально смотрела на его огромныйСтанислав, качавшийся у него на шее. «У нее, верно, голова очень болит, –заметил старичок, – но только как она глядит!» Я не почел за нужное емурассказывать о Елене и отговорился тем, что это длинная история.

– Дайте мне знать, если надо будет, – сказал он, уходя. – Атеперь нет опасности.

Я решился на весь день остаться с Еленой и, по возможности,до самого выздоровления оставлять ее как можно реже одну. Но зная, что Наташа иАнна Андреевна могут измучиться, ожидая меня понапрасну, решился хоть Наташууведомить по городской почте письмом, что сегодня у ней не буду. Анне жеАндреевне нельзя было писать. Она сама просила меня, чтоб я, раз навсегда, неприсылал ей писем, после того как я однажды послал было ей известие во времяболезни Наташи. «И старик хмурится, как письмо твое увидит, – говорила она, –узнать-то ему очень хочется, сердечному, что в письме, да и спросить-то нельзя,не решается. Вот и расстроится на весь день. Да к тому же, батюшка, письмом-тоты меня только раздразнишь. Ну что десять строк! Захочется подробнеерасспросить, а тебя-то и нет». И потому я написал одной Наташе и, когда относилв аптеку рецепт, отправил зараз и письмо.

Тем временем Елена опять заснула. Во сне она слегка стоналаи вздрагивала. Доктор угадал: у ней сильно болела голова. Порой она слегкавскрикивала и просыпалась. На меня она взглядывала даже с досадою, как будто ейособенно тяжело было мое внимание. Признаюсь, мне было это очень больно.

В одиннадцать часов пришел Маслобоев. Он был озабочен и какбудто рассеян; зашел он только на минутку и очень куда-то торопился.

– Ну, брат, я ожидал, что ты живешь неказисто, – заметил он,осматриваясь, – но, право, не думал, что найду тебя в таком сундуке. Ведь этосундук, а не квартира. Ну, да это-то, положим, ничего, а главная беда в том,что тебя все эти посторонние хлопоты только отвлекают от работы. Я об этомдумал еще вчера, когда мы ехали к Бубновой. Я ведь, брат, по натуре моей и посоциальному моему положению принадлежу к тем людям, которые сами путного ничегоне делают, а другим наставления читают, чтоб делали. Теперь слушай: я, можетбыть, завтра или послезавтра зайду к тебе, а ты непременно побывай у меня ввоскресенье утром. К тому времени дело этой девочки, надеюсь, совсем кончится;в тот же раз я с тобой серьезно переговорю, потому что за тебя надо серьезноприняться. Эдак жить нельзя. Я тебе вчера только намекнул, а теперь логическипредставлять буду. Да и, наконец, скажи: что ж ты за бесчестье, что ли,считаешь взять у меня денег на время?..

– Да не ссорься! – прервал я его. – Лучше скажи, чем у вастам вчера-то кончилось?

– Да что, кончилось благополучнейшим образом, и цельдостигнута, понимаешь? Теперь же мне некогда. На минутку зашел толькоуведомить, что мне некогда и не до тебя; да, кстати, узнать: что, ты еепоместишь куда-нибудь или у себя держать хочешь? Потому это надо обдумать ирешить.

– Этого я еще наверно не знаю и, признаюсь, ждал тебя, чтобс тобой посоветоваться. Ну на каком, например, основании я буду ее у себядержать?

– Э, чего тут, да хоть в виде служанки...

– Прошу тебя только, говори тише. Она хоть и больна, носовершенно в памяти, и как тебя увидела, я заметил, как будто вздрогнула.Значит, вчерашнее вспомнила...

Тут я ему рассказал об ее характере и все, что я в нейзаметил. Слова мои заинтересовали Маслобоева. Я прибавил, что, может быть,помещу ее в один дом, и слегка рассказал ему про моих стариков. К удивлениюмоему, он уже отчасти знал историю Наташи и на вопрос мой: откуда он знает?

– Так; давно, как-то мельком слышал, к одному делуприходилось. Ведь я уже говорил тебе, что знаю князя Валковского. Это ты хорошоделаешь, что хочешь отправить ее к тем старикам. А то стеснит она тебя только.Да вот еще что: ей нужен какой-нибудь вид. Об этом не беспокойся; на себя беру.Прощай, заходи чаще. Что она теперь, спит?

– Кажется, – отвечал я.

Но только что он ушел, Елена тотчас же меня окликнула.

– Кто это? – спросила она. Голос ее дрожал, но смотрела онана меня все тем же пристальным и как будто надменным взглядом. Иначе я не умеювыразиться.

Я назвал ей фамилию Маслобоева и прибавил, что через него-тоя и вырвал ее от Бубновой и что Бубнова его очень боится. Щеки ее вдругзагорелись как будто заревом, вероятно от воспоминаний.

– И она теперь никогда не придет сюда? – спросила Елена,пытливо смотря на меня.

Я поспешил ее обнадежить. Она замолчала, взяла было своимигорячими пальчиками мою руку, но тотчас же отбросила ее, как будто опомнившись.«Не может быть, чтоб она в самом деле чувствовала ко мне такое отвращение, –подумал я. – Это ее манера, или... или просто бедняжка видела столько горя, чтоуж не доверяет никому на свете».

В назначенное время я сходил за лекарством и вместе с тем взнакомый трактир, в котором я иногда обедал и где мне верили в долг. В этотраз, выходя из дому, я захватил с собой судки и взял в трактире порцию супу изкурицы для Елены. Но она не хотела есть, и суп до времени остался в печке.

Дав ей лекарство, я сел за свою работу. Я думал, что онаспит, но, нечаянно взглянув на нее, вдруг увидел, что она приподняла голову ипристально следила, как я пишу. Я притворился, что не заметил ее.

Наконец она и в самом деле заснула и, к величайшему моемуудовольствию, спокойно, без бреду и без стонов. На меня напало раздумье; Наташане только могла, не зная, в чем дело, рассердиться на меня за то, что я неприходил к ней сегодня, но даже, думал я, наверно будет огорчена моимневниманием именно в такое время, когда, может быть, я ей наиболее нужен. У неедаже наверно могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты, какое-нибудь делопрепоручить мне, а меня, как нарочно, и нет.

Что же касается до Анны Андреевны, то я совершенно не знал,как завтра отговорюсь перед нею. Я думал-думал и вдруг решился сбегать и туда исюда. Все мое отсутствие могло продолжаться всего только два часа. Елена жеспит и не услышит, как я схожу. Я вскочил, накинул пальто, взял фуражку, нотолько было хотел уйти, как вдруг Елена позвала меня. Я удивился: неужели ж онапритворялась, что спит?

Замечу кстати: хоть Елена и показывала вид, что как будто нехочет говорить со мною, но эти оклики, довольно частые, эта потребностьобращаться ко мне со всеми недоумениями, доказывали противное и, признаюсь,были мне даже приятны.

– Куда вы хотите отдать меня? – спросила она, когда я к нейподошел. Вообще она задавала свои вопросы как-то вдруг, совсем для меня неожиданно.В этот раз я даже не сейчас ее понял.