Дольф только посмотрел на пистолет:

– Зебровски!

Зебровски взял револьвер осторожно, будто боясь разбудитьчеловека. Но эта жертва вампира не собиралась вставать. Голова его свесиласьнабок, мышцы и связки были перекушены. Как будто кто-то большой ложкойзачерпнул мясо и кожу вокруг позвоночника.

Зебровски щелкнул барабаном.

– Серебро.

Он задвинул барабан на место и встал, держа оружие в правойруке. Ружье свободно висело в левой.

– Запасные патроны? – спросила я.

Зебровски склонился снова, но Дольф покачал головой. Иобыскал мертвого сам. Когда он закончил, руки его были покрыты кровью. Онпопытался стереть засыхающую кровь носовым платком, но она застыла в складкахладоней, собралась под ногтями. Теперь ее только мылом и щеткой можноотскрести.

– Прости, Джимми, – сказал он.

Он все еще не плакал. Я бы на его месте заплакала. Но уженщин в слезных протоках больше химикалий, и потому они проливают слезы легчемужчин. Честно.

– Запасных патронов нет. Наверное, Джимми считал, чтопяти хватит для рутинной работы охранника.

Его голос был словно подогрет злостью. Что ж, злость –лучше, чем слезы. Если это в твоей власти.

Я продолжала наблюдать за коридором, но мои взгляд всевозвращался к мертвому. А мертв он был потому, что я не сделала свою работу.Если бы я не сказала водителям труповозки, что тело не представляет опасности,его бы сунули в хранилище, и Джимми Дуган бы не погиб.

Терпеть не могу, когда я виновата.

– Идем, – сказал Дольф.

Я повела группу. Еще один угол. Я снова выполнила упражнениена перекате колена и оказалась лежащей в длинном зеленом коридоре, двумя рукаминаставляя пистолет. Ничто там не двигалось. Но на полу что-то лежало. Сначала яувидела нижнюю часть тела охранника. Ноги в бледно-голубых и пропитанных кровьюбрюках. Потом голова с винным хвостом каштановых волос, лежащая сбоку от тела,как забытый кусок мяса.

Я встала на ноги, по-прежнему держа перед собой пистолет впоисках цели. Ничто не шевелилось, кроме крови, которая все еще стекала состен. Она капала, как вечерний дождик, густея и сворачиваясь на лету.

– Боже милосердный!

Не знаю, кто из полицейских это сказал, но я была согласна.

Торс был разорван, будто вампир засунул в него руки ирванул. Позвоночник разлетелся, как детская сборная игрушка. Клочья мяса, кровии костей были разбросаны по полу, как лепестки мерзких цветов.

Я ощутила в горле вкус поднявшейся желчи. И стала дышатьртом – ровно и глубоко. Это было ошибкой. В воздухе стоял вкус крови – густой,теплый, солоноватый. С чуть кислотным привкусом, потому что желудок и кишечникбыли вспороты. Запах свежей смерти – это гибрид запаха бойни и сортира. Дерьмои кровь – вот запах смерти.

Зебровски осматривал коридор с подобранным револьвером вруках. У него было четыре пули, у меня тринадцать плюс запасная обойма в сумке.Где револьвер охранницы?

– Где ее револьвер? – спросила я.

Зебровски кинул взгляд на меня на тело и снова сталвсматриваться в коридор.

– Я его не вижу.

Мне не приходилось встречать вампира, который бы пользовалсяоружием, но всегда бывает первый раз.

– Дольф, где револьвер охранницы?

Дольф опустился на колени в лужу крови и попытался обыскатьтело. Он передвигал куски кровавого мяса и материи, как будто мешал ложкой.Когда-то от такого зрелища меня бы вывернуло, но это было давно. Плохой,наверное, признак, что меня уже не тошнит при виде трупов? Может быть.

– Рассыпаться и искать револьвер, – велел Дольф.

Полицейские в форме стали искать. Блондин был бледен иконвульсивно сглатывал, но работал. Очко в его пользу. Это высокий свыступающим кадыком не выдержал. Он поскользнулся на куске мяса и хлопнулся назадницу в лужу свернувшейся крови. Тут он встал на колени и сблевал на стену.

Я старалась дышать быстро и неглубоко. Кровь и бойня меня недостали, но запах чужой рвоты мог поспособствовать.

Прижавшись плечами к стене, я пошла к следующему углу. Я несблюю. Не сблюю. Господи, не дай мне сблевать. Вы когда-нибудь пробовалицелиться из пистолета, одновременно выворачиваясь наизнанку? Это, оказывается,почти невозможно. Пока ты не закончишь, ты беспомощен. А после зрелища этихохранников мне беспомощной быть очень не хотелось.

Блондинистый коп прислонился к стене. Лицо его блестело отгустого пота. Он посмотрел на меня, и по его глазам мне все стало ясно.

– Не надо, – прошептала я, – не надо!

Новичок упал на колени, и тут оно и случилось. Я стравилавсе, что за этот день съела. Хорошо еще, что не на труп. Такое со мной однаждыбыло, а Зебровски мне ничего не спускает. Тогда он мне ставил в вину, что яиспортила вещественное доказательство.

Будь я на месте того вампира, я бы появилась, пока половинаиз нас выворачивалась наизнанку. Но из-за угла ничего не бросилось. Никто невылетел с воплем из темноты. Везунчики мы.

– Если вы кончили, – сказал Дольф, – то надо найти ееоружие и того, кто это сделал.

Я обтерла рот рукавом комбинезона – снимать его не быловремени. Черные кроссовки прилипали к полу с сосущим звуком. На подошвах былакровь. Может быть, утереться комбинезоном было не так уж глупо.

Чего мне хотелось – это прохладной ткани. Что мне предстояло– это идти по зеленому коридору, оставляя кровавые следы. Я осмотрела коридор иувидела их – следы, отходящие от тела, ведущие по коридору к первому охраннику.

– Дольф? – позвала я.

– Вижу.

Исчезающие следы шли сквозь эту бойню за угол, прочь от нас.Прочь – это звучало приятно, но я слишком хорошо понимала ситуацию, чтобы наэто купиться. Все это становилось непосредственно личным делом.

Дольф присел возле самого большого куска тела.

– Анита!

Я подошла к нему, не наступая на следы. Никогда не наступайтени на какие следы – полиция этого не делает.

Дольф показал на почерневший кусок материи. Я осторожновстала на колени, радуясь, что не сняла комбинезон и могу садиться в кровь, небоясь испачкать одежду. Всегда готова, как полагается бойскауту.

Блузка женщины обуглилась и почернела. Дольф коснулсяматерии кончиком карандаша. Она стала сдираться тяжелыми слоями, потрескивая,как черствый хлеб. Дольф пробил острием один слой. Он разлетелся. От телаподнялся пепел и острый едкий запах.

– Что за чертовщина с ней случилась? – сказал Дольф.

Я сглотнула слюну, все еще ощущая в глотке вкус рвоты.