Карли стояла на берегу и смотрела на серую воду Саунда. Дождь перестал, но порывистый ветер гнал волны по заливу. Низко летали журавли – то ли высматривали пищу, то ли затеяли какую-то сложную игру. Могут ли птицы играть? Считают ли они жизнь забавной? Она обычно не задавалась такими вопросами да и вообще нечасто думала о журавлях Пьюджет-Саунда. Но рядом с Леонардом говорить о чем-то другом было просто невозможно.

– Мы следовали за ними много миль, – пояснял он, привычно устремив взгляд на небо. – Они искали рыбу.

– Или морочили вам голову, – сказала Карли.

Леонард поглядел на нее, вытаращив глаза за стеклами очков.

– Зачем им так делать?

– Потому что они могут.

– Ты слишком высокого мнения об их способностях, – ответил он с улыбкой. – Следуя культурным традициям, мы любим очеловечивать все вокруг нас. Журавли лишены чувства юмора.

Она надеялась, что он ошибается. Смех украшает жизнь и делает ее приятнее.

– Тебе надо когда-нибудь отправиться со мной на лодке, – сказал он.

Она покачала головой и даже попятилась.

– Нет уж, спасибо. Я плохо переношу лодки. И воду.

– Ты живешь на острове.

– Я понимаю иронию ситуации, поверь мне. Но нет, водный транспорт не для меня. – Она посмотрела на Саунд. – Все это красиво, если смотреть издалека, и я ничего не имею против моста или парома. Но что-то более мелкое? Нет, благодарю.

– Но ты ведь ходишь купаться? Плаваешь в заливе?

– Нет.

– Не купаешься или не умеешь плавать?

– И то и другое. – Она зябко пожала плечами. Ей всегда казалось странным, что она боится воды. Она не понимала причину, но не могла избавиться от страха. Сама мысль о том, что она шагнет во что-то глубже ванны, вызывала у нее волну страха.

– Я могу тебя научить.

До нее не сразу дошел смысл его слов и скрытый намек. Леонард жил в отеле почти три месяца. Они стали друзьями. Но не более того.

Она искоса поглядела на него. Высокий, широкоплечий, неглупый. Хороший парень. «Надежный, как Роберт», – подумала она. Ее окружали хорошие, надежные мужики, и ни один не интересовал ее. Пока что единственным, кто взволновал ее до дрожи, был Манго, но он слишком легко флиртовал и, как она подозревала, слишком часто.

– Леонард, – начала она, стараясь говорить мягко.

Он поправил на носу очки и кивнул.

– Не беспокойся, – ответил он. – Я догадываюсь, что ты собираешься мне сказать.

– Как это тебе удается?

Он печально улыбнулся:

– Я не из тех, кто нравится девушкам. Особенно таким, как ты.

– Дело не в тебе. Я была уже замужем, и это было тяжело. Просто не представляю, смогу ли снова решиться на это.

– Ты все еще любишь его?

– Нет. Самое странное, что я вообще не уверена, любила ли его когда-то. – Она поколебалась, но все-таки добавила: – Он изменял мне.

– С Мишель?

– Что? Почему ты так решил?

– Она уехала и теперь вернулась. У вас напряженные отношения. – Он слегка покраснел. – Дамарис любит поговорить.

– Это точно. – Интересно, какими еще секретами повариха делилась с гостями отеля. – Все уже быльем поросло. Аллен был еще тот ходок и изменял мне со многими.

– Но ты все равно вышла за него?

– По глупости.

Если честно, то из-за беременности, но Леонард уже и так был наслышан о ее печальной истории.

– Он дурак, раз бросил тебя.

– Спасибо. – Она улыбнулась. – Я ценю твою поддержку. Но как бы мне ни хотелось спихнуть всю вину на Аллена, я тоже отчасти виновата в том, что у нас все разладилось.

– Если ты передумаешь, – неуверенно проговорил он, – ну, ты понимаешь, о чем я…

– Ты очень милый.

– Значит, нет. – Он вздохнул. – Что ж, могло быть и хуже. Ты могла сказать, что я хороший человек.

– Дурной знак?

– Даже не представляешь насколько.

* * *

Жара была мучительной сама по себе, но насекомые достали ее окончательно. Откуда ни возьмись появилась саранча и заполонила все. Хрустела под ногами. Врезалась на лету в лицо, запутывалась в волосах. Мишель ненавидела саранчу, ненавидела жару. Невыносимо горячий воздух обжигал ее, окутывал, словно толстое, дымящееся одеяло, вытягивал воздух из легких. Она хотела бежать прочь, но не могла. Заплетались ноги, не слушалось тело. Ей было жарко, слишком жарко. Перехватывало дыхание. Тогда она заорала. Она орала и орала до тех пор, пока не прошел кошмар.

Прерывисто дыша, она лежала в темноте и слушала стук конских копыт – это ее сердце стучало в грудной клетке. Пот покрывал каждый дюйм ее тела; несмотря на горевшую кожу, Мишель дрожала от прохладного ночного воздуха.

У нее путались мысли; она не могла сообразить, куда попала и все ли с ней в порядке. Возможно, она крепко спала – так крепко, что позволила кошмарам всплыть на поверхность. Возможно, все еще действовал алкоголь – она выпила немного перед сном. Значит, она заснула не так давно и не могла проспать очень долго.

Она машинально протянула руку вправо и включила лампу. Часы на столике показывали половину первого. Она спала меньше часа.

Сознание зарегистрировало эту мысль, и все прояснилось. Мишель узнала комнату, мебель, темную веранду за окном. Внезапно она услышала скрип двери и резко повернулась.

На пороге стоял Джаред. Босой, со взъерошенными волосами. На нем были только джинсы и больше ничего. Золотистая растительность покрывала его грудь и уходила вниз, за расстегнутый пояс джинсов. В другой ситуации Мишель, возможно, подумала бы, что он выглядит сексуально. Но его глаза смотрели настороженно, не так, как мужчина смотрит на женщину, которую хочет.

– Какого хрена тебе тут надо? – сердито воскликнула Мишель, натягивая одеяло до подбородка. – Это моя комната. Если ты не будешь уважать мое личное пространство, мне придется съехать отсюда.

– Не тарахти. Я просто проверил, все ли у тебя в порядке.

– Зачем? Ты что, ловишь кайф при виде спящих баб?

– Не слишком. Мне надо было убедиться, что ты жива.

– Что могло со мной…

Тот кошмар, мрачно подумала она, вспомнив, чем он закончился. Ее криком. Значит, она кричала не во сне.

– Я разбудила тебя? – спросила она уже менее сердито, но по-прежнему была недовольна присутствием Джареда.

– Так иногда бывает. – Он пожал плечами.

В госпитале сиделки говорили, что она часто кричит во сне. Информация подавалась так, будто это было обычным делом. Вероятно, в отделении не одна она страдала от последствий того, что приходилось видеть и делать на войне.