Сели на стеклянной веранде. Доктор покосился на торт исвертки, поморщился. Егор залился краской.

– Сердится она на меня? – не выдержал он.

– Это вы у нее сами спросите.

– Так где она все-таки?

– В церкви.

Тут насупился и Дорин – теперь оба смотрели друг на друга снеприязнью.

– Вы ее приучили в церковь ходить?

– Я.

– В Боженьку веруете. А еще ученый человек.

– Нет, не верую, – спокойно ответил доктор, будто нерасслышав язвительности. – В мои времена это было немодно. Мы, студенты-медики,делились на атеистов и агностиков, с явным преобладанием первых. Но нынчевремена другие, детей лучше воспитывать в вере. Нужна, знаете ли, хоть какая-тодуховная опора.

Кто такие «агностики», Егор не знал и про духовную опору неочень понял, однако общий смысл был ясен – советские времена ВикентиюКирилловичу поперек горла.

– Конечно, вам, дворянам, при царе лучше жилось, – сказалДорин, понемногу заводясь – от нервов. – Чисто, сытно, культурно – за счеттрудового народа.

Он ждал, что доктор от этих слов рассердится, но ВикентийКириллович снисходительно улыбнулся.

– Были среди привилегированных сословий и паразиты, нонемного. Для вашего сведения, молодой человек: подавляющее большинство дворян всемнадцатом году имели это звание благодаря образованию и выслуге. Мой отец,например, родился на свет крепостным. Выучился на медяки, всю жизнь работал,дослужился до ординарного профессора. По Табели о рангах это был четвертыйкласс, дававший права потомственного дворянства. Всякий, кто хотел учиться и небоялся работы, мог добиться того же.

Чувствуя, что начинает злиться не на шутку, Егор решил взятьбыка за рога:

– Значит, самодержавие по-вашему лучше, чем социализм?

Во всем Советском Союзе вряд ли нашелся бы человек, которыйне испугался бы такого вопроса. Но Викентий Кириллович подышал на очки, протерстеклышко платком и, как ни в чем не бывало, ответил:

– Такой стране, как Россия, следовало бы пожить при монархииеще лет пятьдесят, а то и сто. Сейчас у нас, разумеется, тоже самодержавие, носовсем другой природы. Тот абсолютизм был естественный, то есть, как сказала быНадежда, от Бога. А нынешнее самодержавие насильственное, и значит, от Дьявола.

Когда он всерьез заговорил про бога и дьявола, Егор сразузлиться перестал. Что взять со старого человека, у которого мозги наперекосяк?И потом, настоящий контрик в открытую против советской власти агитировать нестанет. Самый опасный враг – кто на словах за социализм, кто бежит, задравштаны, впереди генеральной линии, а сам втихомолку гадит.

Своей откровенностью доктор Егору даже понравился. Опять жекак-никак Надин отец.

– Вы бы это, поосторожней высказывались. А то дураков много,проявит какой-нибудь бдительность – не зарадуетесь.

Викентий Кириллович осведомился:

– Значит, себя вы к дуракам не относите? Это похвально.Знаете, Георгий, с тех пор, как умерла Анна Леонидовна, я как-то совершенноперестал чего-либо бояться. Если что, у Надежды есть ее Бог, он сироту неоставит. Имею обыкновение говорить, что думаю, и ничего, как-то сходит с рук.Правда, мой героизм недорого стоит. – Он коротко, сухо рассмеялся. – Я,простите за нескромность, лучший в России специалист по коррекции возрастныхнарушений зрения.

– А? – не понял Егор.

– Ну, глаукома, сильная дальнозоркость, катаракта. Пользуюсамых высоких пациентов. Его высокопревосходительство Всесоюзного Старосту,светлейшего председателя Ве-Це-эС-Пэ-эС, ет цетера, ет цетера. В двадцатые годыменя за «антисоветскую агитацию» частенько арестовывали – ненадолго, до первогозвонка сверху. Зато в тридцатые годы мои акции пошли вверх: стареютсовпартработники, входят в возраст дальнозоркости. Скоро, глядишь, героемсоциалистического труда стану.

И снова затряс своей козлиной бородкой – смешно ему стало.

На улице просигналил автомобильный клаксон. Это, наверное,уже пятнадцать минут прошло, со всеми муторными паузами. Шофер решил, чтопредложение руки и сердца принято – поздравляет.

Только поздравлять Егора пока было не с чем. С докторомхудо-бедно контакт налаживался, и смотрел он на Дорина уже не так колюче. Норешать-то не папаше. Как поведет себя Надежда – вот вопрос.

Услышав за спиной скрип калитки, Егор вжал голову в плечи изажмурился. Вроде ждал этого момента, а все равно был застигнут врасплох.

Взял себя в руки, медленно встал, обернулся – и скакнулосердце.

По дорожке к дому, неловко раскинув руки, бежала Надя. Наголове белый платок, лицо счастливое, глаза так и сияют.

Ну и Егор, конечно, одним прыжком сиганул с крыльца,бросился навстречу.

Сшиблись так, что у обоих перехватило дыхание.

– Я… я… ты… ведь я что… – бормотал он бессвязное, да ещепочему-то хлюпал носом. – Ты что ж думаешь… Никак, то есть совсем…

– Спасибо, матушка, живой, я знала, спасибо, – лепеталакакую-то чушь и Надя.

Даже не целовались, просто сжимали друг друга, и Надя,пожалуй, еще сильней, чем Егор.

Он вспомнил про папашу, обернулся, но на веранде никого небыло. Все-таки и у интеллигенции есть свои плюсы – взять ту же тактичность.

– Тебе остригли волосы. Ты болел. Я по всем больницам, а ненашла, – сбивчиво, но уже более понятно принялась рассказывать Надежда. –Фамилии же твоей не знаю. Только имя – Георгий. Все равно – искала, искала. Упапы везде знакомые. Только тебя в больницах не было.

– И по моргам искала? – содрогнулся он, представив, черезчто она за эти дни прошла.

– Зачем по моргам? Я знала, ты жив. Если бы умер, я быпочувствовала. А сегодня пошла в церковь, помолилась Богоматери – и ты нашелся.

– Я не болел. Просто работа, днем и ночью. Никак не могсообщить, честное слово!