– Не болел? Слава Богу, а то я представляла всякие ужасы.Машина сбила, и ты без сознания. Или воспаление легких, крупозное. В Московскойобласти есть случаи брюшного тифа. А работа – это ничего, это нормально.Конечно, ты не мог сообщить, я знаю. Если бы хоть чуть-чуть мог, обязательносообщил бы. Ты же понимал, как я волнуюсь.

Здесь с младшим лейтенантом Дориным приключилось стыдное: наглазах выступили слезы. Другой такой девушки во всем СССР (и тем более востальных странах) не было и быть не могло, это железно.

На подобное доверие можно было ответить лишь равнозначнымдоверием. Он приосанился. Уже и рот открыл, чтобы сказать: «Я, Надюха,сотрудник Органов и выполняю крайне ответственное задание партии иправительства», но вспомнил про Викентия Кирилловича. Насчет Нади-то можно былоне сомневаться. Кто умеет так любить и так верить, тот человек надежный. Но скем встречается и перемывает косточки советской власти ее отец, неизвестно.Опять же, если доктору доверено оберегать зрение ближайших соратников Вождя,наверняка за ним коллеги из 5-го управления приглядывают. Как бы в донесение непопасть.

А Надежда его колебания истолковала по-своему.

Улыбнулась счастливой улыбкой, прошептала:

– Что засмущался? Я тоже знаешь как по тебе истосковалась.Пойдем.

Увела его наверх, в мезонин, и там, под скошенным потолком,он забыл обо всем на свете, а когда снова вспомнил, оказалось, что время уже квечеру: солнце успело скакнуть к самым верхушкам деревьев и по дворупрочертились длинные тени.

– Я ужасно голодная. Пойдем чай пить, – объявила Надежда.

Оделись, спустились вниз, где сидел с вечерней газетойВикентий Кириллович. Лицо у него было печальное.

Надя обняла его, поцеловала.

– Папа, я так счастлива.

– Вижу, – всё так же грустно сказал он, не поднимая глаз.

Егор на него тоже не смотрел, неудобно было.

Одна Надежда, кажется, чувствовала себя легко и свободно.Напевая, звенела вилками, расставляла посуду.

– Я сделаю яичницу и пожарю хлеб с сыром. Еще у нас естьторт. Бисквитно-кремовый? Вот здорово! А это что? – взяла она в руки красивыйсверток.

– Это тебе. Духи. Дореволюционные, «Любимый ароматимператрицы». – Егор покосился на Кирилла Викентьевича, но тот не смягчился,только вздохнул.

Сидеть тут с ним весь вечер Дорину не улыбалось, даже радияичницы.

– Надь, я до самой ночи свободный. Может, съездимкуда-нибудь? В ресторан можно. – И поймал брошенный поверх газеты взгляддоктора – похоже, одобрительный.

– Нет, лучше не в ресторан, а на концерт. Папа, дай-ка.

Она отобрала у отца «Вечернюю Москву». Вдвоем с Егором онисклонились над разделом «Афиша». Надин локон щекотал ему висок.

– Гляди, Надь, в цирке представление «Теплоход Веселый», этопо кинофильму «Волга-Волга»! Наши ребята ходили, говорят, мировой аттракцион.Там настоящий лев гоняет на мотоцикле!

– Ой, – ахнула Надежда. – Сегодня в консерватории Четвертаясимфония Танеева, это такая редкость!

А Дорину было всё равно, куда идти, только бы с ней. Пускайдаже на симфонию.

– Нормально. Давай в консерваторию.

– Не успеем. Там в девять начало, а сейчас уже половина.

Он небрежно пожал плечами:

– Возьмем у станции такси. В самый раз подкатим.

– Так ведь дорого же!

– Ерунда.

Викентий Кириллович кивнул:

– Вот это по-нашему, по-гусарски. Хоть ухаживать еще неразучились.

– Нет, всё равно не получится, – вздохнула Надя. – Наивныйты человек, Георгий. Билетов не достанем, даже стоячих.

– Зачем нам стоячие? – улыбнулся Дорин на «наивногочеловека». – Сядем в лучшем виде, на места из директорского фонда.

Она посмотрела на него с радостным восхищением, как ребенокна фокусника. Папаша тоже удивился:

– Кто вы, прекрасный юноша? Гарун аль-Рашид?

В общем, момент для, так сказать, официального представлениясложился самый что ни на есть удачный. Всё равно ведь рассказать про своюслужбу нужно – мало ли на сколько придется снова исчезнуть. А так выйдет иэффектно, и культурно. Пускай папаша из-за своей интеллигентности и отдельнойдачи сильно не задается. Егора Дорина тоже не на помойке нашли.

– Вот, – достал он из кармана красную книжечку,удостоверение сотрудника литерной спецгруппы. – С этим документом могу входитькуда угодно, в любое культпросветучреждение, с правом посадки на любые места.

Первое, что заметил Егор, произнеся эти слова, –страдальческую гримасу на лице Викентия Кирилловича. С чего бы это?

Надя – та потянулась к книжечке:

– Ой, что это? Абонемент?

Он поневоле улыбнулся.

– Скорее, охотничий билет. С правом охоты на волков, которыеточат зубы на нашу Родину. – И, посерьезнев лицом, объяснил. – Я, Надюша,сотрудник Органов. Всего тебе рассказать не могу, не имею права, но работа уменя ответственная, секретная. Может, в будущем придется опять исчезать безпредупреждения. Так надо. Ты за меня не беспокойся, я волков не боюсь. Этопускай…

«Это пускай они меня боятся», хотел закончить он сбесшабашной улыбкой и тряхнуть чубом. Но чуба у младшего лейтенанта теперь небыло, он про это забыл, и лихой улыбки тоже не получилось – с таким выражениемлица смотрела на него Надежда.

– Ты чекист? – пролепетала она. – Нет, нет! Не может быть!

– Да чего ты так переполошилась? – растерялся Егор.

– У тебя фуражка с синим верхом? Ты по ночам ломишься вквартиры? Ты… ведешь допросы? – В ее глазах застыл ужас.

– Ну да, есть у меня и фуражка, только я ее сто лет неодевал, – еще пытался обратить всё в шутку Дорин. – Аресты-допросы, это большепо линии НКВД, а я служу в НКГБ…

– Это одно и то же. Папа! – повернулась Надя к отцу, голосее дрожал. – Что я наделала! Папа!

Она бросилась к доктору на грудь и горько заплакала.Викентий Кириллович неловко гладил ее по затылку, на Егора не смотрел.