Рядом захныкали, Беа посмотрела вниз. В глазах Агнес стояли слезы, но ее плач был деланым, наигранным. Она подражала матери. Пыталась примазаться к увиденным чувствам.

– Баба умерла, – объявила она Беа, нарочито жалобно дрожа губой. И этим взбесила Беа, будто пыталась присвоить эту боль, эти отношения. Важные отношения, от которых Беа отказалась, чтобы позаботиться о собственной дочери, странной ломаке, собственной дочери, которая, казалось, не знала, что такое любовь, слишком одичала, чтобы познать ее, а теперь добивалась внимания, которого редко хотела раньше и не заслуживала сейчас.

На миг сердце Беа остановилось. Горящие щеки стали ледяными. Приблизив лицо к лицу Агнес, холодно и подчеркнуто она указала на свою тяжело поднимающуюся грудь и повторила:

– Моя мать умерла. Моя.

Вот так-то. Как будто горе отползло обратно в ее руки и так согрело и утешило ее, что она чуть не улыбнулась. Ее мать снова с ней, в безопасности, там, где ей место.

Во рту ощущался привкус металла. Она укусила себя изнутри за щеку – сильно, до крови. Сплюнула ее на одеяло. Агнес коснулась плевка пальцем, словно убеждаясь, что она настоящая, эта кровавая и слезная слизь, потом взглянула на Беа с любопытством и толикой страха.

Оглушительно взревел клаксон, Беа и Агнес вздрогнули, разом выходя из транса.

На дороге со скрежетом тормозила автоцистерна. Беа увидела, что половина Общины уже направилась к ней. Когда же она появилась? Возникла, как привидение, но за ней тянулся настоящий хвост пыли. Увидев силуэты остальных на фоне массивного грузовика, Беа заметила, какой по-настоящему голодный и жадный у них вид. Уловила буйство их движений. Может, они разграбят машину. Может, перережут водителю глотку, угонят автоцистерну и уедут на ней далеко отсюда.

Беа выпрямилась. Поплевала на ладонь, как сумела, и пригладила волосы.

– Мне пора, – объявила она и машинально, как автомат, направилась к автоцистерне. Будто к ней, как к магниту, притягивались все ее минеральные вещества и металлы.

– Беа, – услышала она голос Глена, в котором звучало предостережение. Но нет, она не оглянется.

Водитель затормозил возле них и наклонился к открытому окну с пассажирской стороны.

– Мне велели передать вам, чтобы вы остались здесь и ждали указаний.

– Беа! – снова позвал Глен. Но нет, она не оглянется.

– Что ты сказал? – спросила у водителя Дебра.

– Ждите указаний здесь.

– Каких указаний?

– Я без понятия, дружище, – ответил он Дебре. – Что велели, то и передал.

– Куда едешь?

– Горючее везу на Средний Пост.

Услышав «Средний Пост», Беа ускорила шаг.

– А когда мы получим указания?

Водитель пожал плечами так размашисто, что они увидели это в темной кабине.

– Ждите здесь, – повторил он и взревел двигателем.

Беа перешла на бег.

– Беа! – пронзительно и тревожно выкрикнул Глен. Она услышала, как он помчался за ней.

Нет, нет, нет, нет, нет, она не останется.

Машина отъехала от собравшихся, медленно набирая скорость, и Беа изменила курс, чтобы перехватить ее. Она вскочила на подножку.

– Эй! – воскликнул водитель и ударил по тормозам.

Беа уцепилась за дверцу и открыла ее.

– Увези меня… – она задыхалась, – отсюда.

Он явно испугался ее, и в эту минуту она казалась опасной даже самой себе, потому что была готова на все, лишь бы покинуть это место.

Он кивнул, и она, как в трансе, подтянулась, перебралась через водителя на пассажирское сиденье и привалилась к окну. Заметила, как он поперхнулся ее запахом. Услышала, как ее зовут по имени и приказывают остановиться.

– Влипла? – шепотом спросил водитель.

Она помотала головой.

– Давай, давай, давай! – завизжала она и замолотила по приборной доске. Ей казалось, ее заколдовали. Она протерла глаза, пытаясь очнуться от реакции бегства. Машина заворчала и тронулась с места.

Только тогда Беа пришла в себя.

Она уставилась в окно на людей Общины – у одних вид был сердитый, у других ошарашенный. Нашла взглядом Глена, на лице которого читалась паника. Он не пропадет, подумала она, и волна облегчения окатила ее. А потом перевела взгляд на его руки, сжатые на плечах ее дочери: та стояла, приоткрыв рот, с лицом, на котором чередовались смятение и ярость, и смотрела, как уезжает ее мать.

Беа не могла дышать. Она сжалась на жарком виниловом сиденье и закрыла лицо.

– Давай, давай, давай, давай, давай.

Проснувшись, Агнес увидела луговую собачку, которая всю ночь пела ей на ухо колыбельные, сидя столбиком: собачка вопросительно смотрела на нее.

Агнес потерла глаза, и зверек отпрянул, но вопрос задавал по-прежнему.

– Я Агнес, – ответила она. – И да, я здешняя.

Собачка склонила голову набок. Сморщила нос.

– Я правда ТОЖЕ здешняя. – Щелчком костлявых пальцев Агнес метнула камушек в собачку, которая протестующе скривилась и исчезла в норе.

Колыбельные предназначались, чтобы потревожить ее сон и отпугнуть ее, об этом догадалось бы даже самое глупое существо. Весь этот щебет и воркование – чтобы спящий подумал, будто ему в ухо заползло что-то ужасное. Почувствовал угрозу. А ее они успокоили. Эти звуки были ей понятны. Словно одеяло, они укрыли ее от мыслей о злой матери, которая сбежала. Самой злой из всех матерей. Может, она вообще всегда была только злой и каждый поцелуй ее был жестоким и должен был в конечном счете своим отсутствием вызывать боль. Агнес вскочила с постели. Лагерь уже ожил и запел.

Агнес не верилось, что ее мать уехала. Особенно поначалу. Не верилось, пока она смотрела, как мать накинулась на тупого водилу, который визжал и отшатывался, будто его когтил зверь. Зато верилось, что машина, покатившаяся прочь по дороге, вот-вот остановится, повернет обратно или, может, дверь распахнется и мать вывалится оттуда и помчится обратно на четвереньках, от нетерпения превратившись в себя настоящую. И будет нюхать воздух и фыркать, чтобы уловить запах своей семьи.

Не верить, что мать уехала, Агнес продолжала до тех пор, пока поднятая машиной пыль не осела и она не увидела, что дорога пуста. А пыль оседала долго-долго. Как долго, она не знала. Может, несколько дней. Из-за пыли она потеряла время. И несколько ночей в разгар сна ей казалось, будто кто-то укрывает ей ноги одеялом в их постели, и она чувствовала, как мать согревает их постель, как не мог никто другой, и протягивает к Агнес ступню, чтобы Агнес для надежности схватилась за нее. Она хваталась за воздух и просыпалась.