Ее кожа покрылась морщинами от солнца. Глаза ввалились, рот тоже. Она выглядела на много лет старше, чем должна была. Впервые с детских лет у нее высыпали веснушки. Да и то она помнила о них лишь благодаря снимкам, доказывающим, что они были. Из памяти выветрилось, как выглядело ее молодое лицо. Разве что в Агнес она порой замечала что-то до боли знакомое. И думала, что это, должно быть, потому, что каждый день она смотрела на нее как на дочь, изучала ее как дочь, прикасалась к ней как к дочери. А в других случаях – потому что Агнес строила гримасы в точности, как родная мать Беа. Или смеялась, как она. В такие моменты генетика казалась единственным, что имеет значение в жизни. Тем, что все подтверждает. Ей вспомнилось, как относились к детям в Городе. Где и без того было просто-напросто слишком много людей. Произведение на свет новых не поощрялось. Никто больше не учился на акушера-гинеколога. С Агнес ей повезло попасть к врачу в одном из последних родильных домов. Теперь все рожали дома. За закрытыми дверями. Оставаясь без помощи, если что-то шло не так. Никто не специализировался на новой жизни.

«Никто не специализируется и на старой», – напомнила она себе, приподнимая уголки губ до тех пор, пока не получилась гримаса, способная сойти за улыбку.

Ее волосы выгорели на солнце бронзово, как у Агнес; прежние оттенки темно-серого превратились в цвет мокрого песка. Виски и пряди надо лбом стали такими, будто кто-то присыпал их желудевой мукой. Самой себе Беа показалась незнакомым человеком.

– Нет, ты выглядишь как ты, – заявила Беа своему лицу в зеркале. – Просто я тебя давно не видела. – Она задержала взгляд на своем отражении. Подняла ладонь лопаточкой и описала ею дугу перед собой. – Эй, ты, привет, – сказала она собственному отражению и заставила себя улыбнуться, как на снимке из школьного ежегодника. На шее натянулись жилы, толстая вена запульсировала на лбу. Нахмурившись, Беа снова прикрыла зеркало полотенцем. Такие зрелища не нужны никому.

В соседней комнате она обнаружила кипы бумаги и обделенный вниманием, запыленный принтер – кажется, сломанный. Электрические лампочки на полках. Губки, упаковки бумажных полотенец. Ведро и швабру, пылесос, другие принадлежности для уборки, и она задалась вопросом, кто занимался этой работой. Смотрители? Или приезжала какая-нибудь бригада уборщиков? Или же чья-то жена убирала за дополнительную плату? Нужны ли семьям Смотрителей подработки? Нужны ли им деньги вообще?

Ни на одном другом Посту она об этом не задумывалась. И никогда не видела его работу изнутри. Мысли о том, как люди суетятся в этом здании, наводят порядок, следят, чтобы в нем приятно пахло, засасывают пыль с пола, заставили ее облиться потом вожделения. Чего бы она ни отдала только за возможность быть здесь уборщицей. За узкую чистую койку, которую она опрятно заправляла бы каждое утро, а в конце дня расслаблялась под шероховатым после бесчисленных стирок бельем. Она ходила бы повсюду, брала вещи, протирала их, ставила точно на прежнее место. Отчищала бы унитаз с хлоркой. У нее зажгло в носу при воспоминании об этом запахе. «Но зачем попусту тратить время на воспоминания», – спохватилась она. Сдернула с полки бутылку с чистящим средством и открыла. Сделала вдох и согнулась пополам в приступе конвульсивного кашля, выплескивая хлорку на руки, на пол. Поднесла мокрый палец ко рту и нерешительно коснулась его языком. В рот хлынула слюна.

В следующей комнате она нашла обеденный стол и заляпанный, потертый диван. Вдоль стен – кухонные столы, микроволновку, гриль-тостер, кофемашину со стеклянным кувшином в коросте жженого кофе. Беа принюхалась. В комнате пахло гнилью. Смесью застоялой болотной воды и падали в жаркий день. Начинало казаться, что и этот Пост заброшен.

В другом углу стояли холодильник и торговый автомат. К автомату Беа притянуло как магнитом. Он был полупустым, все хорошее выгребли. Остались только плитки гранолы, жевательные конфетки в виде фруктов и картофельные чипсы неизвестной ей марки, но от названия их вкуса ее замутило. Тушеная говядина. Но чьего приготовления? Ей вспомнилось блюдо, которое готовила ее бабушка. Когда еще можно было путешествовать свободно, ее бабушка пристрастилась к экзотическим специям. Эти чипсы никак не могли иметь вкус бабушкиной тушеной говядины.

Беа открыла холодильник и нашла источник запаха. Незавернутый старый сандвич с индейкой, а в ящике для овощей – разлагающийся кочан салата ромэн. Удивительная расточительность. Драгоценный салат. Как могли Смотрители просто взять и забыть про него? А вдруг жизнь Смотрителя гораздо шикарнее, чем представлялось ей и Глену? Ведь они работают на Администрацию. Наверное, у начальства свои поставки, запасы еды, другой выбор, ниже цены, скидки. Скидки! Об этом и заявляли те, кто распускал слухи про Частные земли. Что там у людей есть все, чего только можно пожелать. Все, что раньше принималось как само собой разумеющееся. Вроде скидок. Почему-то обнаруженный шкаф, набитый средствами для уборки, и пропавшая впустую еда сделали Беа более восприимчивой к самой идее существования Частных земель, чем когда-либо прежде.

В холодильнике нашлись и другие продукты: порошковое молоко и йогурт, большая упаковка лярда, рис в коробках, апельсиновый напиток, какое-то Мясо™ в белом мясницком пергаменте. Беа вынула его и понюхала. Запах ничем не напоминал мясо, которое она ела в Дебрях, но удалось определить, что это, по обилию слюны во рту. Бекон. Откуда у Смотрителей бекон? Она взяла сверток под мышку. Ей требовался какой-нибудь инструмент или помощь, чтобы влезть в торгомат. Хуан ловко умел просунуть проволоку и подцепить вкусняшку. А от бекона у них вообще снесет башню. Ей подумалось, что Карл даже взревет в голос. Она улыбнулась, представляя, как доволен будет Карл. И нахмурилась, отгоняя это чувство.

За последней дверью она увидела чулан, полный тряпок – для уборки, предположила она. И несколько электрических шнуров. И два пятидесятифунтовых мешка с песком. Чулан для хранения всякой всячины. Потом ее взгляд привлекла стопка одеял. Она сняла их с полки и потерлась щекой об одно, которое в другой период своей жизни назвала бы кусачим. Но теперь под ее щекой оно казалось пушистым хлопком. В этом мире имелось кое-что и помягче – шкуры, меха, молодая трава, мох, но одеяло было рукотворным и оттого особенно уютным и ласковым. «Буду сегодня спать под ним», – решила она.

В коридорное окно Беа увидела, как Сестра и Брат снаружи подбрасывают в воздух камень. Потом услышала, как он лязгнул об металл крыши. И еще раз, и еще. Писем они никогда не получали, и их матери, пока она была жива, тоже никто не писал. Как ужасно, должно быть, сознавать, что по ним некому скучать. А они все так же кидали камень. Дзынь. Беа стало тошно. Других детей она едва замечала. О них заботились Дебра и Хуан.

Община уже подступила к столу сотрудника поддержки вплотную, руки почти касались стопок писем, все толкались плечами, чтобы их не оттеснили. Кедровая Шишка носился от одной стены до другой, ударяясь об них, Агнес сидела на полу и царапала узор на ковролине. Глен тоже держался поодаль, наблюдал с улыбкой за происходящим и журил тех, кто пытался дотянуться до своей почты.

– Пока нет, – говорил он. – Только когда все письма до последнего будут…