— Хорошая мысль, — сказала она с явным облегчением. — А явздремну. Ты хороший мальчик, Ларри.

Он спустился по узкой лестнице (лифт все еще был сломан) ивышел на улицу, чувствуя виноватое облегчение. День принадлежал ему, и у неговсе еще оставалось в кармане немного денег.

Но на Таймс Сквер он уже не чувствовал себя таким радостным.Когда он проходил мимо магазина грампластинок, его остановил звук собственногоголоса, доносившийся из выставленных на улицу динамиков.

Я пришел не за тем, чтобы вместе встретить рассвет,

И не узнать у тебя, видела ли ты свет,

И не для того, чтобы лезть на стенку и грызть паркет,

Я просто пришел спросить, можешь ли ты или нет

Понять своего парня?

Пойми его, крошка…

Крошка, поймешь ли ты своего парня?

«Это я», — подумал он, тупо разглядывая обложки альбомов, носегодня звук собственного голоса расстроил его. Даже хуже — его стало тошнитьот родного города. Ему не хотелось больше оставаться под этим серым, цветагрязного белья небом, вдыхать нью-йоркский смог и одной рукой все времядотрагиваться до бумажника, проверяя, на месте ли он. О, Нью-Йорк, имя тебе —паранойя. Неожиданно ему захотелось оказаться в студии на Восточном Побережье,записывать новый альбом.

Он подошел к киоску и разменял десять долларов начетвертаки.

Неподалеку был телефон, и он по памяти набрал номерпокерного клуба, в котором часто бывал Уэйн Стаки. В трех тысячах милях от негораздался телефонный звонок.

Женский голос произнес:

— Это клуб. Мы уже работаем.

— Работаете над чем? — спросил он низким и сексуальным голосом.

— Послушай-ка, умник, это тебе не… эй, это не Ларрислучайно?

— Да, это я. Привет Арлен.

— Где ты? Мы тебя так давно не видели.

— Ну, я на Восточном Побережье, — ответил он неопределенно.— Кое-кто сказал мне, что ко мне присосались пиявки и надо выбраться из лужи,чтобы они отстали.

— Это насчет большого праздника?

— Да.

— Я слышала об этом, — сказала она. — Кучу денег потратил.

— Уэйн там, Арлен?

— Ты имеешь ввиду Уэйна Стаки?

— Ну ведь не Джона Уэйна — он же умер.

— Ты хочешь сказать, что ты ни о чем не знаешь?

— Что я должен знать? Я на другом конце Америки. Эй, с нимвсе в порядке?

— Он в больнице с этим гриппозным вирусом. У нас его тутназывают капитаном Шустриком. И нечего тут смеяться. Говорят, многие от негоумерли. Люди боятся выходить на улицы. У нас сейчас шесть свободных столиков, аты ведь знаешь, что у нас никогда не было свободных столиков.

— Как он себя чувствует?

— Кто же знает? Там целые палаты забиты людьми, и к ним непускают посетителей. Дело плохо, Ларри. А вокруг полным-полно солдат.

— В увольнении?

— Солдаты в увольнении не носят с собой оружие и не разъезжаютв конвойных грузовиках. Многие люди очень напуганы. Тебе повезло, что ты далекоотсюда.

— В новостях ничего об этом не было.

— У нас в газетах тут несколько раз писали о каком-то новомвирусе гриппа, и все. Но кое-кто говорит, что военные не уследили за одной изсвоих чумных пробирок. Не жуть?

— Просто слухи.

— А там, где ты сейчас, нет ничего похожего?

— Нет, — сказал он, а потом подумал о простуде своей матери.И не слишком ли многие чихали и кашляли в метро?

— Три минуты подошли к концу, — вмешалась телефонистка.

Ларри сказал:

— Ладно, я вернусь примерно через неделю, Арлен. Увидимся.

— Я счастлива. Всегда мечтала пройтись рядом со звездой.

— Отлично. Ну, счастливо.

— Ой, — вдруг вскрикнула она неожиданно. — Постой, Ларри, невешай трубку!

— Что такое?

— Как хорошо, что я вспомнила! Я ведь видела Уэйна, как раздня за два до того, как он попал в больницу.

— И о чем вы говорили?

— Он оставил тебе конверт и сказал, чтобы я неделькуподержала его в ящике для выручки или отдала тебе, если встречу.

— Что в конверте? — Он переложил трубку из одной руки вдругую.

— Подожди минутку. Я посмотрю. — После секундной тишиныраздался звук разрываемой бумаги. — Это чековая книжка. Первый КоммерческийКалифорнийский банк. На счету… ой! Больше тринадцати тысяч долларов. Если привстрече заплатишь только за себя, я размозжу тебе голову.

— В этом нет нужды, — сказал он, улыбаясь. — Сохрани это домоего приезда.

— Нет, я выброшу это в унитаз. Или нет, лучше я положучековую книжку в конверт с нашими именами на нем. Тогда тебе не удастсяодурачить меня и забрать все в одиночку.

— Я не собираюсь делать этого, радость моя.

Он повесил трубку и посмотрел на мелочь, рассыпанную наполочке под телефоном. Потом он взял четвертак и опустил его в прорезь. Спустямгновение зазвонил телефон в квартире его матери. Наш первый импульс —поделиться хорошими новостями, второй — досадить ими другому человеку. Он думал— нет, не так: он верил — что подчиняется исключительно первому. Ему хотелосьуспокоить ее, сообщив, что он снова разбогател.

Улыбка постепенно сошла с его губ. К телефону никто неподходил. Может быть, в конце концов она решила пойти на работу. Он вспомнил оее покрасневшем от жара лице, о том, как она чихала и кашляла. Нет, вряд ли онапошла бы, — подумал он. А в глубине души он подумал, что вряд ли у нее хватилобы сил пойти.

Он повесил трубку и машинально вынул четвертак из окошечкадля возврата монет. Мелочь позванивала у него в руке, пока он шел. Потом онзаметил такси и остановил его. Когда такси тронулось, закапал мелкий дождь.

Дверь была заперта, и постучав два или три раза, он убедилсебя в том, что квартира пуста. У него не было ключа, и он уже собиралсяспуститься вниз к мистеру Фримену, но в этот момент он услышал за дверью тихийстон.

На двери квартиры его матери было три замка, но она никогдане запирала их все, и это несмотря на ее маниакальный страх передпуэрториканцами. Ларри сильно толкнул дверь плечом, и она затрещала. Он толкнулснова, и замок подался. Дверь распахнулась и стукнулась о стену.