Маруся поманила нас в комнату. Мы дружно переступили порог изахлопнули за собой дверь, не взирая на то, что Сеня уже подобрал нужный эпитети приготовился его выдать.

— Пошли выведем его на чистую воду!

— Правильно, — поддержала подругу Княжна. —Скажем, мы все знаем, так что нечего отпираться.

— А вдруг он просто так заходил? — предположила я.

— Зачем, если нас никого не было?

— Чайники считать.

Княжна нахмурилась. Она знала, как и все остальные, чтоКузин мог зайти к нам и для этого. Дело в том, что наш начальник был настолькорачительным хозяином, что даже гоголевский Плюшкина по сравнению с ним былвертопрахом и транжирой. У Кузина каждая ерунда, типа стаканчика для карандашейили ластика, была учтена и прономерована. Для более серьезных вещей — машинок,чайников, каминов — имелся регистрационный журнал, в котором еженедельно онотмечал, в каком состоянии находится вышеперечисленные предметы. Даже пустыекоробки Кузин не выбрасывал, и сломанные стулья хранил, не говоря еже оперегоревших лампочках.

— Давайте ему позвоним и спросим, что он делал в нашейкомнате, — предложила Марья.

— Давайте, только осторожно, как бы не спугнуть.

— Кто будет говорить? — Маруся замерла с поднятойтрубкой.

— Пусть Леля. — предложила Княжна. — Игромкую связь не забудь включить.

— Ладно. — Я набрала номер, когда трубку взяли,осторожно произнесла. — Але.

— Кузин слушает.

— Иван Львович, это Володарская.

— Здравствуй, Лелечка, я узнал.

— Вы, говорят, к нам вчера заходили?

— Кто говорит? — голос его напрягся, или мне этотолько показалось.

— Соседи наши — Сеня с Васей. Так вы заходили?

— Заходил.

Все так испуганно ахнули, будто он уже и в трех убийствах сознался.

— А что ты хотела?

— Вы, Иван Львович, из моего стола ничего не вынимали?

— Как я могу… Без спросу.

— И ничего не оставляли?

— Нет, — растеряно протянул он.

— Может, что-то видели?

— Конечно, видел.

— Значит, когда вы вошли, на моем столе что-то было? —я даже дыхание затаила, предвкушая ответ.

— Было, было, не волнуйся ты так. — Он немногопокашлял, потом затараторил. — Машинка счетная, 1 штука, регистрационныйномер 1122, стаканчик пластмассовый, 1 штука, номер 1165, в стаканчике:карандаши, 2 штуки…

— Эй, Иван Львович, стойте, — испуганно выкрикнулая, вспомнив, что у меня на столе была коробка со скрепками, и не известно,коробками он их учитывает или поштучно. — А больше ничего?

— Как ничего? Скрепки…

— А альбомного листа с красными буквами?

— Откуда у тебя альбомные листы? — с опаскойпоинтересовался Кузин. — Нам их не выдавали.

— Иван Львович, вспомните, пожалуйста. Был лист илинет?

— Нет. Никакого листа на твоем столе не было. Толькомашинка счетная, 1 штука, регистрационный номер…

— Спасибо, — прокричала я в трубку и дала отбой.

Все выжидательно на меня пялились и молчали, наконец, Марусяне выдержала:

— Ну, что скажешь?

— Либо он очень хороший актер, либо это не он.

— И если это не он, то весь этот кавардак нам устроилипосле половины пятого, то есть прямо перед тем, как уйти с работы.

— И что нам это дает?

— А ничего! — я зло отодвинула телефон. —Давайте ментов вызывать, пусть сами разбираются!

Четверг выдался сумасшедший!

Началось все с пробуждения, когда в 5 утра я вскочила скровати с бьющимся сердцем и бешенными глазами. Спросонья никак не моглапонять, что же заставило меня покинуть тепленькую постельку в столь неурочноевремя, пока не услышала нечленораздельное, но бодрое пение: «Я мор-я-кккк!Красивый сам с-с-с-бою!».

Все ясно, старик Аниськин проснулся. Его концерты мы слушалиуже несколько дней, с тех пор, как он пенсию получил. Но все это времядомочадцы следили за тем, чтобы он не напрягал свои драгоценные связки ночью иутром, а только днем и вечером, и вот видно недоглядели. В оправдание Соньке иее матушке могу сказать одно — за Аниськиным уследить крайне сложно, ибоотличается он крайней мобильностью (притом, что левая часть тела у негопарализована) и удивительным нюхом на все, что горит. Я сама ни раз быласвидетельницей тому, как он, приволакивая нечувствительную ногу, со скоростьюспринтера скакал на кухню, где унюхивал запах спиртного даже через закрытыедвери и нераспечатанные пробки.

«Раскинулось море ш-ш-ш-иро-ко!» — грянуло над моей головой.«На помощь ми-ня отчизна за-ве-е-ет!». Куда еще позвала Аниськина отчизна, я несмогла узнать, потому как песня оборвалась, и вместо куплета послышалсяотборный мат, за ним грохот, ор и снова мат. Видно, Сонька решила прекратитьпапанино концертирование и огрела его скалкой. Не пугайтесь, ничего со старикомАниськиным страшного не произошло, его сухлявое тело привычно к ударам нетолько скалки, но и табуретки, тем более бьют певуна его женщины хоть и созлостью, но жалеючи. Что и говорить, не очень это интеллигентно, но никуда неденешься, Аниськин понимает только язык грубой силы.

Я прислушалась. Так и есть — затих.

Кряхтя, как столетняя старушка, я вылезла из кровати.Конечно, можно было еще поваляться, но я решила встать и в коем веке собратьсяне спеша. Правда, ничего из этого не вышло. Сначала я полчаса пила кофе, потомстолько же принимала душ, к 8-ми вообще скисла и никак не могла сообразить, чтомне сделать в первую очередь: покрасить губы или собрать сумку. В итоге, вышлая как обычно, то есть в самый притык к трамваю. К счастью, успела.

По-прежнему полусонная вошла в здание НИИ, забыв даже о том,что теперь переступаю его порог только в компании. Но на этот раз все былоспокойно — меня встретила живая вахтерша да еще в компании молодых ОМОНовцев,которые с недавних пор берегут покой и жизнь некоторых работниц, дежуря упроходной.

Комната как всегда была пуста. Но сегодня я не сталасуетиться, даже свет решила не включать, просто плюхнулась в кресло под розаноми, мурлыча: «Я моряк, красивый сам собою!» начала клевать носом. Через полчасав комнату ввалились мои товарки.

— Ты че в темноте сидишь? — удивилась Княжна,включив свет и обнаружив меня, полусонную, в кресле.

— Сплю.

— Дома что ли не спится?

— Не дают.

— Мужика завела? — заинтересованно вытаращилась наменя Маруся. — Любовника, да? Кто он? Геркулесов? Или другой какой?