Скрестив руки на груди, Лучо оглядел своих солдат, потрясенный неожиданной и нелепой смертью одного из своих командиров.

– Он сказал вам, что все потеряно. Что всех нас ждет «Двойной капкан». Что мы пешки… Но и пешка может выйти в ферзи, если ею толково распорядиться. Для него эта игра уже закончена. Но для нас она только начинается. Я поведу вас туда, где нас никто не ждет. И клянусь мадонной, – он поцеловал образок, висевший на его груди на стальной цепочке, и привлек к себе Бланку, – клянусь нашей Мадонной, Мадонной новой эры, мы с вами устроим этому прогнившему мирку хорошую тризну! Вы верите мне?!

– Да! Да! – закричали «миротворцы». – Веди нас, Лучо! Мы пойдем с тобой до конца!

– Тогда по машинам! – скомандовал Лучо. – Живо!

Спустя полчаса он, одетый в форму капитана, уже ехал на «джипе» по хорошо накатанному шоссе, которое в скором времени должно было пересечь границу и углубиться на территорию соседней державы. Его лишь слегка тревожила мысль о Малыше-Харлеме. Однако он молился о том, чтобы предатель хоть немного задержался в пути, и крепко сжимал в кулаке образок.

Мадонна к нему благоволила. Именно в эти минуты Харлем пинал ногами дверь камеры предварительного заключения в полицейском участке и до хрипоты орал, требуя телефон. Полицейские посмеивались, слушая его истерические вопли. Малыша задержал полицейский патруль, когда он удирал с заднего крыльца бакалейной лавки. Вначале его заподозрили в ограблении, но потом в заднем кармане его брюк блюстители закона обнаружили пакетик «крэка». Наркотики в патриархальном городке были строжайше запрещены. Таким образом, Харлему был обеспечен срок, а полицейским – премия. И никто из них не собирался тревожить свое начальство раньше следующего утра. Темны дела твои, господи!

* * *

В десятом часу вечера жэковский водопроводчик Мишка, муж дворничихи тети Клавы, вошел в свою квартиру пошатываясь, вошел и встал, упершись руками в стены прихожей, что-то сосредоточенно обдумывая.

– Был, был… и нету… – задумчиво пробормотал он. Обернулся, поглядел за входную дверь и вновь:

– Был, был…

Клава выглянула из комнаты, смерила супруга укоризненным взором и сплюнула:

– Пришел! Глаза б мои тебя не видели!

– Ну чего шумишь? Чего? – прогудел Мишка. – Что уж человеку к себе в дом зайти нельзя, чтоб на него не наорали? – нетвердыми шагами он прошел в ванную, открыл кран и сунул голову под воду.

– Да чтоб тебе, сволочу, залиться, чтоб потонуть в своем винище! – звонко затараторила Клава, становись на пороге ванной и упирая руки в бока, что всегда было предвестником долгого скандала. – Ты ж не человек, ты ж изверг души моей! Ирод распоследний! Ох, Мишка, гляди, сдам я тебя в эл-тэ-пэ…

– Ну и баба! – взвился Мишка. – Нет, ну что ты к человеку привязалась? Трезвый я! Вот те крест! На – хх-нх – он шумно дыхнул, обдав супругу миазмами нечищенных зубов и никотина.

– Ой! – поразилась Клава, в изумлении опустившись на табурет. – Это на каких же стенках, какими золотыми буквами записать: трезвый пришел!

– Ну пришел, не пришел… – заворчал Мишка. – Подумаешь! Есть что-нибудь сготовила?

Пока Клава хлопотала у плиты, он сидел за столом, с сумрачным видом прихлебывал чай и то сводил, то разводил пальцы, бормоча при этом: был, был… и нету… И снова: был, был…

Наконец Клава, поставив на стол казанок с отварной картошкой, в сердцах прикрикнула на него:

– Ну, ты что, совсем уже что ли? Кто был? Кого нету?

Мишка взялся за картофель.

– Сосед этот наш с восьмого этажа… чокнутый этот. Которого ты полы тереть устроила…

– Сам ты чокнутый! – вступилась за своего протеже дворничиха. – Постыдился бы, сколько ты у него денег понастрелял!

– Да я ничего не говорю, парень он хороший, хоть и того… – Мишка сделал руками неопределенный жест, которые обозначал всех, не составляющих ему компании в подворотне. – Вот я и говорю про него: был, был – и нету!

– Ну что ты талдычишь: был-нету, был-нету! – взорвалась Клава. – Ты дело говори! Опять что ль приставал к нему?

– Ну, ты уж скаэх пры-а-а-л… – сунув в рот целую картофелину, Мишка обжег рот и часто задышал, выгоняя пар. Запив чаем, он с трудом проглотил и продолжал:

– Иду я, значит, сейчас, вижу, сидит он перед домом на лавочке. Я, грешным делом, думал у него стрельнуть на опохмелку, у Алишки-то еще открыто…

– Совести у тебя нет: «стрельнуть» – покачала головой Клава.

– Так не в том же дело! – замахал руками Мишка. – Я к нему: Тимурыч, так, мол, и так, душа, мол, горит степным пожаром… А он молчит. Будто не слышит. Гляжу – вроде спит, не спит, а как будто в обмороке. Я его тормошу, а он – ни в накую. Ну, а тут ребята из пивнаря шли. Этот… Самсон со второго блока.

– Такая же пьянь замурзанная… – посуровела Клава.

– Ну, ты уж скажешь! – возмутился Мишка. – Человек в автосервисе пашет, деньгу имеет, так что кто он – не нам судить. А во-вторых, не в том же дело. Я к ним, так, мол, и так, надо человека в чувство привести. А они: какого? А я им: этого! А они: где? А я: вона! Глядь – а его и нету! Ну вот, был, был и нету! Как корова языком слизала. И половина лавочки нет. Одна дырка…

– Какая дырка! – запричитала Клава. – Что ж ты сразу не говоришь, а канителишь, забулдыга проклятый? Где это было? Веди, показывай!

И всю дорогу она его костила-крестила, пока не подошла к лавочке на дальней окраине двора, который подметала и поливала ежедневно. Утром еще лавочка, покоившаяся на массивном бетонном основании, была цела. Сейчас же половина ее будто обрублена. На ее месте – яма идеально круглой формы. Будто откуда-то с небес опустился исполинский половник, зачерпнул сколько ему надо земли и человечины и так же бесшумно скрылся в небесах…

* * *

Утром за Лалой приехала Гретка, привезла, как накануне сговорились, одежду, обувь, помогла переодеться и бодро повела подругу к выходу.

Они были закадычными подругами уже пять или шесть лет. Грета была высокой, тощей девицей с плоским бюстом, что встречных от мысли с том, настолько близко подошла эта энергичная, круто накрашенная и перекрашенная блондинка к четвертому десятку своих буйных лет. Безжалостное время уже коснулось ее лица, набросило легкую вуаль морщин в уголках глаз, просвечивало синеватыми жилками на шее и икрах, но, казалось, застыло в размышлении, а стоит ли дальше огорчать эту веселую, распутную бабенку или дать ей позабавиться еще немного?

При выходе подругам пришлось выдержать нешуточный бой с работниками больницы, пытавшимися удержать Лалу в стенах лечебного заведения. Причиной этого был заместитель главврача, человек предприимчивый и несуеверный, решивший сделать Лалу предметом своей диссертации. Однако Гретка, обладая не только неукротимым характером и бойко подвешенным языком, но и бурной жестикуляцией, умудрилась прошибить все барьеры и вывести Лалу на свободу.