формирует «тоталитаризм всего». Свобода сталкивает субъекта с его собственным отчуждением и даже преодолением. Освобождение приводит к метастазам, цепным реакциям, разъединению всех элементов и, наконец, радикальной экспроприации субъекта. Здесь даже «отчуждение» исчезает, теряет смысл. Этот новый, клонированный, метастатический, интерактивный индивид больше не отчуждён, а сверх-идентичен самому себе. Он больше не отличается от самого себя и, следовательно, безразличен к самому себе:

«Этот синдром идентичности характеризуется особой формой безумия. Если «свободному» индивиду (= разделённому субъекту) предшествующей эпохи соответствует вертикальное безумие: психическое безумие, трансцендентное безумие шизофреника, безумие отчуждения, неумолимой прозрачности «инаковости», то сегодняшнему сверх-само-идентичному индивиду, этому виртуальному клону самого себя соответствует горизонтальное безумие, специфический бред всей нашей культуры: бред генетической путаницы, путаницы кодов и сетей, биологических и молекулярных аномалий, АУТИЗМА. Это больше не бред самоуничижения или экспроприации, а бред самопринятия – всех чудовищных вариантов идентичности – бред не шизофреника, а «изофреника», существующего даже без тени, без другого, без трансцендентности или образа. Это бред «ментального изоморфа», аутиста, который поглотил своего двойника и брата-близнеца. Непрерывно идентифицирующее, ипсоманиакальное, изофреническое безумие. Все наши монстры сегодня – маниакальные аутисты. Как продукты химерической комбинации, лишённые наследственной инаковости, поражённые наследственной бесплодностью, они не имеют иного предназначения, кроме как отчаянно искать инаковость, устраняя всех остальных одного за другим (в то время как «вертикальное» безумие, напротив, страдало от головокружительного избытка инаковости). Проблема Франкенштейна, например, в том, что у него нет другого и он жаждет непохожести. Это проблема расизма. Но наши компьютеры также жаждут непохожести.

Они – аутичные машины-холостяки: источником их страданий и причиной их мести является жестокая тавтология их собственного языка»[77].

От вещей к отношениям

…Таким образом, все без исключения, как абстрактное, так и конкретное, может быть понято либо как субстанция, либо как функция; оно может быть определено в терминах того, чем оно является (субстанцией) или что оно делает (функционирует). В последнем случае в принципе любая субстанция, которая в настоящее время выполняет определённую функцию, может быть заменена в будущем какой-либо другой субстанцией, которая выполняет эту функцию более эффективно. Согласно анализу Эрнста Кассирера (1874–1945)[78], первым перспективу преобразования любой субстанции в функцию[79] понял Галилео Галилей (1564–1642), который сделал алгебру объединяющим принципом математического мышления, которое в его время состояло из арифметики и геометрии. Декарт сделал следующий шаг, когда стал применять алгебру для моделирования движений физических тел, Наконец, Джордж Беркли был первым, кто предложил использовать её в качестве матрицы для рассуждений об экономических вопросах, тем самым проложив путь для коммерциализации и развития рынка.

С точки зрения Кассирера, психологическая критика «абстрактной» концепции Беркли, какой бы радикальной она ни казалась на первый взгляд, не внесла никаких реальных изменений в традиционная теорию понятий, которая не столько изменяется, сколько переносится в другую область. Если раньше сравнивались внешние вещи, из которых выбирался общий элемент, то здесь тот же процесс просто переносится на представления как психические корреляты вещей, но структура остаётся прежней. «Субстанциальным формам», которые, согласно Аристотелю, представляют конечную цель познания, соответствуют определённые фундаментальные элементы, которые проходят через всё поле восприятия. Беркли делает простое смещение от понятия к представлению, но последнее всё равно соединяет с языком.

Беркли написал «Алкифрон» (1732) как развитие общепринятой доктрины о том, что понимание слова требует появления или, по крайней мере, возможности вызова соответствующих мысленных образов. Но при этом он показал, что важна не (частная) «идея», а (общественное) «использование» – «её использование в логистических операциях»: «Человеческая душа, естественным путём получающая идеи отдельных конкретных вещей и предназначенная не для простого их созерцания, но для действий и операций с этими идеями, душа, стремящаяся при этом к собственному счастью, нуждается в известных общих правилах или теоремах, которые бы и руководили её действиями в этом стремлении, – удовлетворение же данной потребности и есть истинная, первоначальная и разумная цель наук и искусств»[80]. Не логика, а логистика! Не космос, а косметика! Не рациональное, а операциональное! Феноменология как альтернатива логике! При этом, Беркли представил «Алкифрон» как «апологию христианской религии».

В своих ранних работах Беркли подчёркивал, что «геометрическое представление» коренится в воспринимаемой протяжённости, его «означающим» являются диаграммы, которые имеют непосредственное сходство с тем, что они «означают». Как следствие, первоначально Беркли восхищался силой геометрического мышления, особенно в качестве педагогического инструмента. Впоследствии же он перешёл от «вещей» к «отношениям» и, соответственно, от геометрии к алгебре как «парадигматическому» знанию:

«И, я полагаю, не нужно долго размышлять, чтобы убедиться в том, что вся наука арифметики в своих основоположениях, действиях, правилах и теоремах занимается исключительно лишь искусственными знаками, именами и символами. Эти имена и символы являются универсальными потому, что они суть знаки. Имена относятся к вещам, символы – к именам, те и другие – к действиям. Имена немногочисленны и подчиняются определённой закономерности, а значит, и символы будут тем полезнее, чем они проще и чем удачнее эту закономерность выражают»[81].

Арифметика и алгебра (в отличие от геометрии) определяют «как», но они не демонстрируют «что». Они включают в себя только «правильное» и «неправильное» расположение воли, а не «истинное» или «ложное» понимание. Таким образом, арифметика и алгебра являются непосредственно понятийными, в то время как геометрия остается «идеациональной». Алгебра для Беркли была отраслью математики, которая имела дело не с идеями (как геометрия), но, скорее, это была наука об отношениях. Парадоксально, но действительно, этот шаг Беркли делает возможным ещё более высокий уровень абстракции в математике, чем до него.

Таким образом, огромное историческое значение Беркли заключается в его протесте против эссенциалистских объяснений в науке. Для Беркли физика может только описывать закономерности, но не находить истинные причины. Каким бы странным это ни казалось, признание материи имеет катастрофические последствия даже в математике, и только благодаря её опровержению можно было бы положить конец бесчисленным парадоксам, затруднениям и интеллектуальным страданиям, которые материя всегда причиняла математикам:

«Даже сама математика, если мы устраним абсолютное существование протяжённых вещей, становится гораздо яснее и легче; самые поразительные парадоксы и запутанные спекуляции в этой науке зависят от бесконечной делимости конечного протяжения, которое покоится на предположении»[82].

Известно, что самый первый признак, по которому чаще и проще всего можно заподозрить аутизм, это «коммуникативное расстройство», возникающее в возрасте около двух лет, то есть ровно тогда, когда развитие речи только начинает влиять на когнитивное и концептуальное развитие ребенка. Именно на этом критическом этапе развития речь ребёнка – в нормальных условиях – перестаёт быть просто «сигнальной» и становится «означающей