функцией». До этого этапа использование слов является просто средством согласования первичной эвристики пространственного познания и эмоционального развития. При аутизме не существует «определения» слов, только компетентность в их использовании. Этот переход, между прочим, является как раз тем, что Л. Витгенштейн сделал в своем «Логико-философском трактате», а затем и в «Философских исследованиях». Таким образом, при аутизме, который часто и небезосновательно приписывают Витгенштейну, понимание отдельных слов может быть развито лучше, чем способность расшифровывать более сложные конструкции или концепции. Для аутистов использование слов в социальном контексте является наиболее трудным, и они склонны воспринимать вещи буквально. То есть они не идут дальше понятий, поскольку даже хорошо развитые лингвистические знания на уровне предложений не обязательно приводят у них к созданию связного текста. Не говоря уже о проблемах с логическим выводом. При аутизме также наблюдаются проблемы с Present Progressive – описанием того, что происходит прямо здесь и сейчас. Они часто меняют его на Present Perfect – настоящее прошедшее время. Плюс, для них не существует третьего лица настоящего времени.

Беркли показывает, что субстанции нет, поскольку мир находится в процессе делания и зависит от субъекта. Но для того чтобы стать субъектом необходимо в своём мышлении перейти от «субстанции» к «функции», оторваться от вещей. И даже Бог – это ты сам, только в другой модальности. Собственно, на это и указывает нам наш язык: Бог уже сделал то, что я делаю. Всё уже произошло. He’s already done what I am doing. Та же самая идея, как нам представляется, содержится у Мартина Бубера в его модели диалога «Я и ты», которая построена вокруг этики общения с другими, а не использования других или «итификации» других, превращающей их в объекты[83]:

«Если я пред-стою человеку как своему Ты и говорю ему основное слово Я-Ты, он не вещь среди вещей и не состоит из вещей… Настоящее – не то, что подобно точке, и обозначает лишь мысленно фиксируемый момент завершения «истекшего» времени, видимость остановленного течения, но действительное и наполненное настоящее есть лишь постольку, поскольку есть действительность протекания настоящего, встреча и отношение. Настоящее возникает только через длящееся присутствие Ты. Я основного слова Я-Оно, то есть Я, которому не пред-стоит телесно Ты, но, окруженное множеством «содержаний», обладает лишь прошлым и не имеет настоящего. Иными словами: в той мере, в какой человек удовлетворяется вещами, которые он узнает из опыта и использует, он живет в прошлом и его мгновение не наполнено присутствием. У него нет ничего, кроме объектов; они же пребывают в прошедшем. Настоящее не мимолетно и не преходяще, оно перед нами, ожидающее и сохраняющее себя в длительности. Объект – это не длительность, но остановка, прекращение, оторванность, самооцепенение, отделенность, отсутствие отношения, отсутствие присутствия»[84].

Здесь, как и у Беркли, присутствует идея о том, что наше понимание времени и то, как оно нам дано в языке, имеет своим происхождением и предельным смыслом отношение с Богом: «Бог уже сделал то, что я делаю. Всё уже произошло. He’s already done what I am doing».

Примечательно и так называемое «обращение местоимений», наблюдающееся при аутизме. Личные местоимения у аутистов повторяются так, как они были услышаны, без каких-либо изменений в соответствии с изменением ситуации. Ребёнок, которому мать однажды сказала: «Сейчас я дам тебе твоё молоко», будет выражать желание молока точно такими же словами. Так он начинает говорить о себе всегда как о «Ты», тогда как о человеке, к которому он обращается, – как о «Я». При этом сохраняются не только слова, но даже интонация. Таким образом, ребёнок скажет «ты сел», чтобы сказать, что он делает. По сути, здесь «ты» встречает «ты». Что в таком случае случилось с его «Я»? Что, если обращение местоимения говорит нам что-то об опыте ребёнка – что ребёнок воспринимает себя не как отдельную личность в позиции говорящего «Я», а как часть слушающего «Ты»? Прямо как в буддизме, стремящемся растворить любое «Я»! Кстати, другие дети редко используют «обращение местоимений», хотя это и не относится исключительно к аутичным детям – например, слепые дети также часто демонстрируют его. Таким образом, если отсутствует хотя бы какое-то одно чувство, то не происходит разделения на «Я» и «Ты», либо, как минимум, с этим возникают трудности.

Вторая концептуальная революция и «социально-политическая медицина»

Где-то в начале 1730-х годов Джордж Беркли начал исследовать новое концептуальное поле между «идеями» и «духами», которое он прежде считал пустым. В этой области он обнаружил богатый набор понятий, включая «принципы», «убеждения», «мнения» и даже «предрассудки». Этот этап в мышлении Беркли принято называть «второй концептуальной революцией» и его начало было продиктовано у Беркли растущей потребностью разработать язык для обсуждения социальных, моральных и теологических проблем, жизненно важных для него и его окружения. В результате Беркли обнаружил дополнительный «слой» реальности. Ни «номиналистический», ни «реалистический». Речь зашла о «номинальных» объектах, которые действуют как «реальные», хотя и не являются таковыми. Или, наоборот, о «реальных» объектах, которые действуют как «номинальные».

Резкая дихотомия, которую ранний Беркли проводил между «духами» и «идеями», подразумевала невозможность точного описания деятельности «ума», «духа», поскольку, согласно Беркли, слова не могут описать духов. Следовательно, описательное знание духов, помимо простого признания их существования, было чем-то вроде тайны для раннего Беркли. Так, в результате интеллектуального развития, то есть того, чего, увы, нет у большинства других философов, Беркли модифицировал свой ранний «чувственный номинализм» и дополнил его «трансцендентальным идеализмом», в котором различаются несотворенные потребности разума, которые нельзя представить в чувственном воображении, но с помощью которых регулируется эволюция мира и индивидуального разума. Поэтому в «Сейрисе», работе, на первый взгляд выбивающейся из общей картины в берклианском наследии и потому нередко игнорируемой историками философии, «идеи» уже не являются инертными, бездействующими объектами восприятия. Они самосущи, необходимы, не сотворены.

Та бесцеремонность, с которой Беркли до этого обходился с простыми развратниками, атеистами и вольнодумцами, завела его в тупик, когда он начал переключать своё внимание с этих «дуэлей» на лечение болезней тел, как человеческих, так и социально-политических, в его родной Ирландии. «Сейрис» – это не что иное, как трактат по «социально-политической медицине» (наш термин – А.Т.). Его ранняя философия в лучшем случае могла выявлять «концептуальные болезни», но она не предлагала каких бы то ни было даже просто рамок для формулирования их причин, не говоря уже о помощи в разработке лекарств.

Итак, этот новый этап, эта «вторая концептуальная революция» началась с пересмотра в 1734 году «Трактата о принципах человеческого знания»