от пули. Вместо этого ей суждено умереть, как всем ее соплеменникам: медленно, мучительно, ловя ртом воздух, задыхаясь от газа. Он подходит к ней, бьет ее в живот прикладом винтовки. Женщина падает, но с трудом встает и пытается бежать, к ужасу Ливи, в ее сторону.

Но винтовка со свистом рассекает воздух и обрушивается на голову женщины. Она падает. Ее кровь окрашивает снег в розовое. Она не пытается встать, и надзиратель тащит ее за руки к фургону. Женщины затаскивают ее внутрь.

Грузовик отъезжает, и Ливи падает на колени, ее рвет. Когда кончится это безумие? Ее взгляд натыкается на кровь на снегу, и она ждет, пока снег сотрет этот новый ужас, и только тогда в состоянии сдвинуться с места. Она нащупывает маленький ножик у себя в кармане, ставший ее талисманом. Она представляет, как вонзает его в сердце эсэсовца, направившего винтовку против нагой женщины на снегу.

Потом Ливи не станет рассказывать Циби о том, что увидела в этот день. Она не рассказала ей и об Исааке, чокнутом капо. Почему-то проще не говорить об этих вещах. И в любом случае есть новенькие, которые отвлекают их внимание.

Сестры наблюдают, как эти новые заключенные повторяют вопросы, волновавшие их самих по прибытии сюда: «Зачем мы здесь? Что они с нами сделают?»

Одна из девушек называет себя Ванушкой и спрашивает, читал ли кто-нибудь из них «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда. Кое-кто смеется над ней, недоумевая, как она может говорить о книге и чтении, когда они стоят у врат ада. Не смущаясь насмешками, она говорит:

– Давайте перескажу вам «Портрет Дориана Грея».

Ей удается заинтересовать своим рассказом. Затаив дыхание, а иногда хихикая, девушки узнают о чувственных и греховных перипетиях и поворотах судьбы Дориана и о его страсти к Сибил. Как любой хороший рассказчик, она заканчивает свою историю на кульминации, и девушки просят продолжить. Ванушка обещает рассказать дальше завтра.

На следующий вечер Ванушка дожидается, пока не погаснет свет. Все собираются около ее нар, и она развлекает девушек историей безумно влюбленного художника Бэзила, создавшего портрет Дориана.

Эти собрания становятся для девушек спасением, и особенно для Ливи. Постепенно начинают стираться воспоминания об окровавленной женщине на снегу. Они с Циби мечтают о прекрасном принце и о том, как будут позировать для своих портретов.

Когда наконец творение Оскара Уайльда исчерпывает себя, Ванушка предлагает слушательницам другие истории из других книг, но они хотят лишь повторения Дориана Грея. Ей приходится начинать сначала, снова и снова пересказывая его приключения. На Ливи эти рассказы действуют столь же успокаивающе, как и ощущение ее ножика в руке. Они каким-то образом напоминают ей о доме, потому что в детстве мама читала ей перед сном, и Ливи ужасно хочется поделиться сейчас с мамой этими воспоминаниями. Она молится о том, чтобы они с Циби дожили до того момента, когда увидят мать снова.

Тот офицер СС сдержал слово, и теперь Циби работает в Биркенау. Сортировать корреспонденцию на почте довольно просто, и ей не надо ходить в Освенцим, но, самое главное, ей не надо больше разлучаться с Ливи.

За несколько месяцев до этого внутри Биркенау был организован семейный лагерь, где содержались немецкие, австрийские, чешские и голландские евреи, переведенные из Терезиенштадта. Для этих заключенных регулярно приходят письма и посылки, часто с едой, и задача Циби состоит в том, чтобы записать фамилии и адреса заключенных, получающих эту почту. Она печатает на машинке эти сведения и посылает их по какому-то адресу в Швейцарию.

Поначалу Циби не знает, кто именно в Швейцарии получает эту информацию, но немного погодя, когда для этих семей из Красного Креста начинают приходить посылки с едой, она узнает ответ. Это гетто окружено многочисленными слухами о том, что германская пропаганда стремилась показать внешнему миру, как Германия заботится о своих евреях, хорошо с ними обращается, кормит их, демонстрируя свою щедрость Красному Кресту, после чего отправляет их в лагеря смерти, разбросанные по Европе, оккупированной нацистами.

– Этой семьи здесь больше нет, – говорит Циби однажды утром своему надзирателю, протягивая ему маленькую нераспечатанную коробку.

– Непохоже, чтобы здесь было много чего-то. Открой.

Она поднимает крышку и видит крошечную коробочку шоколадных конфет и две банки сардин. Надзиратель берет конфеты и без слов вручает ей сардины.

Циби отдает одну банку своей напарнице, а другую относит в темный угол почты. Рисковать нельзя – ее могут поймать, если она попытается пронести консервы в лагерь, поэтому ей придется съесть их сейчас. Отогнув крышку, Циби проглатывает крошечные соленые рыбки и выливает в рот масло. Пальцем она дочиста вычищает банку. Почти сразу к горлу подкатывает тошнота, когда она вспоминает первый день в Освенциме, больше двух лет назад, когда они с Ливи увидели мужчину: худого, с бритой головой, одетого в мешковатую полосатую лагерную одежду. Он вскарабкался в их вагон для перевозки скота и подобрал пустую жестянку из-под сардин и точно так же, как она сейчас, костлявым пальцем вычистил масло из жестянки, а потом засунул палец в рот.

Циби чувствует, что вот-вот потеряет сознание. Между ней и тем человеком нет никакой разницы, разве только в одежде. Она вся во власти этих жутких воспоминаний, когда дверь почтового отделения открывается и входит эсэсовец. У него шевелятся губы, но Циби полностью упустила первую фразу и тупо смотрит на него.

– Я сказал, пойдем со мной! – рявкает он. Выронив жестянку из-под сардин, Циби идет за ним на улицу, где ожидает грузовик. – Залезай!

Циби подбегает к пассажирскому месту и залезает в кабину, окончательно придя в себя. Она в грузовике СС с надзирателем СС. У этого есть только один конец. Циби думает о Ливи, которая может никогда не узнать, что с ней случилось. Она думает о Магде, о маме и дедушке.

Эсэсовец искоса смотрит на нее, заметив дрожащие пальцы, прижатые к губам.

– Я не сделаю тебе ничего дурного, – обыденным тоном говорит он; Циби переводит дух и бросает на него осторожный взгляд. – Мне надо, чтобы ты забрала несколько пакетов от входных ворот и отвезла их на почту, куда они должны были быть доставлены. Когда я выясню, кто поленился отнести их туда, то пристрелю его.

Циби все еще пытается отдышаться. Снаружи холодно, но ей нужен свежий воздух.

– Не возражаете, если я опущу окно? – спрашивает она, и эсэсовец отрывисто кивает.

Она подставляет лицо ветру, вдыхает холодный воздух и немного успокаивается.

Им навстречу едет большой грузовик с открытым кузовом. Когда он проезжает мимо,