– В серванте, внизу, – показала мать. Пчела открыл створкусерванта и взял еще один тетрадный листок, исписанный круглым материнскимпочерком. Он повернулся к родителям и улыбнулся:

– Ну все, давайте прощаться…

Ему и в самом деле нужно было спешить – до решающегоразговора с Белым предстояло еще встретиться с Вахой и Асланом, чтобы обсудитьвсе нюансы нового проекта. К тому же Пчела оказался без машины, поскольку Фила,доставившего его к родителям, срочно вызвали на съемки. К Аслану ему предстоялодобираться самостоятельно.

Да, разговор с Сашей обещал быть трудным, при этом Пчела мограссчитывать только на себя. Филу большинство коммерческих предприятий Бригадыбыли, в общем-то, по барабану, ну а Кос – как это случалось в последнее времяпостоянно – наверняка встретит любое предложение Пчелы в штыки.

Так что убеждать Белого в перспективности нового дела,предложенного чеченцами, предстояло ему одному.

После нескольких дней почти непрекращающегося снегопаданаконец-то выглянуло солнце. Оно отражалось тысячами искорок в свежевыпавшемснеге, в широких окнах и на блестящих оцинкованных крышах окрестных домов.

Оля вышла на крыльцо их загородного дома на Рублевке изажмурилась – после затянутого в шторы и занавески помещения неудержимыйводопад солнца ее буквально ослепил.

С тех пор, как она вернулась из Америки, Оля почти постояннонаходилась в подавленном состоянии. Виной тому был ее муж – Белов совсем пересталтаиться и практически в открытую крутил роман с наглой и развратной актриской.То, что до отъезда во Флориду было для Оли лишь смутным подозрением, повозвращении в Москву оказалось отвратительным, гнусным и очевидным для всех безисключения фактом.

Ее душила обида и злость, поэтому первым ее порывом было –немедленно уйти. Но по зрелому размышлению Оля пришла к выводу, что открытыйразрыв с Беловым – не в ее интересах. Во-первых, Саша был ей по-прежнему дорог,и терять его навсегда она не хотела. Зная крутой характер мужа, Оля вполнерезонно опасалась, что стоит ей громко хлопнуть дверью – и Белов запросто можетзакрыть для нее эту дверь навсегда. А во-вторых, к своему удивлению и даженекоторому стыду, Оля поняла, что ей совсем не хочется жить прежней жизнью – вкрохотной бабушкиной квартирке или на старой даче, без охраны, без прислуги, нозато с постоянной заботой о хлебе насущном. Оказалось, что она настолько отэтого отвыкла, что сама мысль о ежедневной работе (где? кем?) оказалась пугающенедопустимой.

После мучительных колебаний Оля поделилась своей бедой сбабушкой. Совершенно неожиданно для Оли бабушка не возмутилась, не сталапризывать на голову изменника все кары небесные. Ее реакция на слова внучкиоказалась куда более спокойной и взвешенной. Тихим, бесцветным голосом бабушкавыложила серию избитых советов, смысл которых сводился к одному: «Терпи,Оленька, перебесится – снова твой будет».

И Оля решила терпеть. Она старалась гнать прочь мрачныемысли, но проходили день за днем, а настроение у нее оставалось неизменноплохим. Вот и сегодня с утра она ходила как в воду опущенная – до той минуты,когда окатило ее с ног до головы светом не по-зимнему яркое, щедрое ипраздничное солнце.

Мгновенно вспомнилось пушкинское «мороз и солнце – деньчудесный!», невесть откуда на ее губах появилась чистая, радостная улыбка, иОле с кристальной ясностью стало понятно, что все ее беды преходящи, и в концеконцов все непременно будет хорошо.

– Ванечка! – обернувшись назад, позвала она сына. – Иди скорей,посмотри, какая прелесть!

Мальчик колобком выкатился на крыльцо и, тоже зажмурившись,спросил:

– Где плелесть?

Оля рассмеялась:

– Да вот же, везде…

Ваня разлепил глаза, сбежал по ступенькам и начал прыгать поквадратам плитки, которой был вымощен внутренний двор их усадьбы.

– Тили-тили, тлали-вали… – восторженно горланил он.

Оле тоже было и радостно и легко, и она тихонько подтянуласыну:

– Это мы не проходили, это нам не задавали! Парам-пам-пам!

Они весело пропели припев раза три (других слов песни незнали ни мать, ни сын), не обращая внимания на искоса поглядывавшего на нихгромилу-охранника. Вдруг створки ворот, погромыхивая, поползли в стороны, и водвор с неторопливой грацией гиппопотама въехал черный «Мерседес» Фила.

Он выскочил из машины и, раскинув руки в стороны,вразвалочку направился к ним навстречу.

– Здравствуй, Валерочка! – Оля с улыбкой чмокнула Фила вщеку. – А Макса где потерял?

– Привет, Оль. У него дела там какие-то. Я вас до больницыподкину, а он уже заберет, хорошо? – Фил присел на корточки перед мальчиком исделал ему козу. – Привет, Вано, как делищи?

– Во! – Ваня с лукавой улыбкой показал большой палец.

– Молоток, пацан! – Фил с хохотом подхватил парнишку наруки, подбросил высоко вверх и, подхватив подмышку, потащил к машине.

Они быстро расселись по местам, «Мерседес» так же неторопливовырулил на улицу. До шоссе дорога шла сосновым лесом, и Ольга невольнозалюбовалась величественной красотой наряженных в снежные шапки деревьев. Ваня,встав на коленки, рассматривал, как вьется, закручиваясь в бурунчики, снежоквслед за автомобилем.

Тишину нарушил Фил:

– Как, Оль, после Америки проклятой, трудно здесь?

– Да ты знаешь, я как будто и не уезжала, – улыбнуласьОльга. – Первую неделю, правда, чудила – проснусь и никак не въеду: где я, чтоя…

А потом ничего, привыкла…

– А мы после выборов вроде спокойно зажили, так пацаны межсобой перегрызлись, – пожаловался Фил. – Ты, наверное, в курсе?

– Ну я так, больше догадываюсь, Сашка же не говорит ничего…– пожала плечами Оля. – Это Витя с Космосом, да?

– Не только. Они ж упрямые все, как ослы египетские! – Филрасстроенно махнул рукой. – Все основными быть хотят…

«Мерседес» вылетел на Рублевское шоссе и, резво набираяскорость, полетел к столице.

Снежные круговерти за машиной исчезли, и Ваня стал искатьсебе новое занятие. Передергав все ручки на двери машины, он полез в лежащуюрядом с ним сумку Фила. Ольга привычным жестом одернула сына:

– Ваня, нельзя! Это чужая сумка, ясно? Ваня! Я что сказала?!Ну-у, папочка родимый!