Она позволила ему увести себя из холла и подвести к большому камину, куда тени не могли пробраться. Люсиль приготовила чай – Эдит вся тряслась и чуть было опять не потеряла самообладание, но сейчас для нее самым главным было выговориться. Они же видели только то, что она больна и не в себе. Ничто из того, о чем она рассказывала, не произвело на них никакого впечатления.

– В ее глазах было столько ненависти. И ума. Она знала, кто я такая. И она требовала, чтобы я исчезла, – эти слова Эдит произносила с отчаянием, в шоке, страстно желая, чтобы они ей помогли. В ушах у нее все еще звучал шепот мертвеца, как звучит шум в морской раковине, рассказывающий о неудавшихся плаваниях и утонувших матросах. И о кошмарах, которые еще ждут впереди.

– Глупости, милочка, – успокоила ее Люсиль. – Вы никуда не уедете. Вам просто приснился плохой сон. Вы ходили во сне. – Женщина налила Эдит чашку горячей жидкости янтарного цвета.

– Но я боюсь сойти с ума, если я останусь, – сидя между единственными своими родственниками, Эдит чувствовала, что опять впадает в истерику.

– Тебе все это кажется, – настаивал Томас. – Завтра мы с тобой выйдем прогуляться. – Он говорил с ней так, как будто она была ребенком. – До почты. Свежий воздух пойдет тебе на пользу.

До почты? Эдит с трудом верила, что это говорит ее муж. Она ведь пересекла океан, чтобы быть здесь вместе с ним.

– Нет, я хочу уехать, – потребовала она. А потом, на тот случай, если он плохо понял, повторила умоляющим голосом: – Подальше отсюда.

Ее руки ходили ходуном. Люсиль помогла ей взять чашку в руки и сделать глоток чая. Чашка оказалась тем якорем, который прекратил дрожь.

– Эдит, нам больше некуда ехать, – она говорила с девушкой как с лунатиком. – Теперь это твой дом. Тебе некуда больше идти.

#

Оно наблюдала, как сестра посмотрела на брата. Сестра была испугана. И брат тоже.

Что это за глупые шутки? – спрашивал ее взгляд.

Действительно, что это за глупые шутки?

Естественно, они добавили что-то в чай, чтобы Эдит заснула. После того как она отключилась, они общались в холле, напоминая двух ночных бабочек в своих темных одеждах.

– Что она делает? – яростно прошептала сестра. – Откуда она могла узнать об этом?

– Я ей ни слова не говорил, – поклялся ей ее брат.

Это испугало сестру еще больше.

– Что она делает, Томас? – видимо, Люсиль считала, что если повторять один и тот же вопрос, то ответ может измениться.

– Не знаю, – ответил брат, – но она явно не в себе. Завтра мне надо на почтовый двор, чтобы забрать детали для комбайна. Возьму ее с собой. Пусть подышит свежим воздухом.

– Хорошо, – согласилась сестра. – Уведи ее отсюда. – Она взглянула на брата. – И как только последние бумаги будут у нас на руках, я хочу покончить со всем этим.

Существа двигались вокруг них и даже сквозь них, но они их не видели. Однако, как справедливо заметила новобрачная, если ты чего-то не видишь, то это не значит, что этого не существует в природе.

В темном стекле, однажды, давным-давно…

На следующий день

Утро. Кумберленд. Как же оно отличается от утра в Буффало. Дороги покрыты разбитой колесами грязью вперемежку со снегом, а дома в деревне больше напоминают хижины. Крыши из соломы совсем не редкость, а воздух между падающими снежинками смотрится грязно-коричневым и серым. Несколько кирпичных зданий упрямо стараются выглядеть прямыми, но на их стенах виднеется мох, и они все покрыты копотью. Местный бар называется «Кровавая Рука», и, когда их телега проезжала мимо, Эдит почувствовала густой запах вареного мяса и капусты, доносившийся из двери.

– Весной здесь гораздо приятнее, – машинально произнес Томас, который, нахмурившись, изучал рисунки в своей записной книжке, которую держал в руках. За весь путь они обменялись всего несколькими словами, и Эдит так и не удалось заставить его выслушать, как ужасно выглядел полуразрубленный труп его матери, приказывающий ей убираться из Аллердейл Холла. В ответ Томас рассказал ей глупую теорию о том, что несвежий ржаной хлеб может вызывать галлюцинации. А они ведь в последнее время ели много ржаного хлеба, не так ли? Она даже делала из него сэндвичи.

– Правильно, но у тебя-то никаких галлюцинаций нет, – возразила Эдит.

– Что ж, может быть, я к нему привык, – ответил он и посмотрел на жену. – А ты много писала в последнее время?

Он же знает ответ. Он сам читал ее последние главы вслух и нашел их заслуживающими похвалы. Что же, теперь он опять взялся за старую песню: Это все твое буйное воображение? Хочет убедить ее, что она не видела ужасающего трупа, выкрикивавшего ее имя. Ржаной хлеб, нервы, громадный, приходящий в упадок Дом….

Та женщина в лифте. Тогда и он, и Люсиль не обратили на ее рассказ никакого внимания. Может быть, они оба уже давно видят вещи, которые не могут объяснить, и просто не хотят меня этим пугать? Но если они могут их видеть и теперь знают, что и я тоже могу, разве не честнее было бы во всем признаться?

Но Томас не хотел этого обсуждать, и Эдит наконец сдалась. Она вспомнила цитату из библейской Книги Иеремии: «Нет более глухих, чем те, кто не желает слышать, и более слепых, чем те, кто не желает видеть». Что касается привидений в их величественном Доме, то Томас не хотел слышать ничего, кроме того, что она испугалась.

Ну, так я ему докажу, мысленно поклялась сама себе Эдит.

Снегопад усиливался, и почтовое отделение было окружено деревенскими повозками, которые грузили и разгружали посылки и ящики, стараясь обогнать приближающуюся непогоду. Отведя Эдит в небольшой офис почтового отделения, Финлэй присоединился к Томасу. Эдит надо было отослать Фергюсону ответ на его последние письма.

Пока она отсчитывала мелочь, чтобы заплатить за марки, почтовый клерк обратил внимание на ее имя и почтовый адрес.

– Так вы, значит, леди Шарп? – спросил он. – Простите, мадам, но для вас есть несколько писем. Одно из них пришло как раз сегодня утром.

Он исчез и через мгновение вернулся с несколькими конвертами.

– Два письма пришли от вашего стряпчего, – пояснил он, протягивая Эдит конверты, – а одно прибыло прямо из Италии.

Нахмурившись, Эдит рассмотрела штамп на итальянском письме – Милан.

– Это не мое, – сообщила она молодому человеку.

– Но ведь вы леди Шарп, не так ли? – почтмейстер указал на конверт, надписанный от руки. На нем значилось: «Леди Э. Шарп».

Эдит кивнула, но возразила:

– Я никого не знаю в Италии.

– Со всем моим уважением, ваше сиятельство, но совершенно очевидно, что знаете. Откройте и выясните, кто вам написал.