– Эй, даже если у тебя действительно есть какое-то вшивое дело, ты в нашей команде. Нам нужен хоть кто-нибудь еще. Даже ты сойдешь.

Он подошел ко мне, без палочки, его новый, облегченный гипс был настолько тоньше и эластичней прежнего, что в нем можно было ходить, лишь едва заметно прихрамывая. Однако координация движений у Финни явно была нарушена, малейший изъян поверхности под ногами давал о себе знать; его походка сделалась прерывистой, как барабанная дробь, словно он на каждом шагу на долю секунды забывал, куда идет.

– Как Чумной? – небрежно поинтересовался он.

– Ну, Чумной… как он может быть? Ты же знаешь Чумного…

Сражение приближалось к нам; я чуть-чуть отклонился, и длинная очередь снежков угодила Финни в голову, он стрельнул в ответ, я подхватил с земли снежный боеприпас, и в следующий миг мы уже были втянуты в гущу боя.

Меня сбили с ног; я опрокинул Бринкера через невысокий сугроб; кто-то попытался схватить меня сзади. У всех от промокшей от распаренного тела одежды исходил дух жизненной энергии; какую-то витальность, которую высвобождает весна, излучали шерсть, фланель, вельвет. Я уж и забыл, что он существует, этот запах, который еще до первой ласточки, до первой набухшей почки оповещает о приближении весны. Я всегда радовался жизненной энергии и теплу, начинавшим испаряться от толстых и плотных зимних одежд. Вот и теперь почувствовал прилив счастья, но меня не переставала тревожить мысль о предстоящей весне: будет ли у военной формы цвета хаки, или летнего обмундирования, или какая там положена для весеннего сезона экипировка, эта аура обещания? Я был почти уверен, что не будет.

Характер сражения начал меняться. Финни рекрутировал в союзники меня и несколько других мальчиков, так что оно приобрело настрой противостояния стенка на стенку. Однако внезапно он перенаправил огонь на меня, предал еще несколько бывших «однополчан» и принял другую сторону, сторону Бринкера – на время короткое, но достаточное, чтобы, покинув и новых союзников, усугубить общий хаос. Все безнадежно смешалось, уже никто не понимал, где чья команда. Теперь не могло быть ни победителей, ни побежденных. Посреди этой неразберихи даже Бринкер утратил свой командирский дух и тоже стал ненадежным, как араб, и злокозненным, как евнух. Битва закончилась единственным возможным результатом: все обратились против Финеаса. Медленно, с улыбкой, которая становилась все шире, он отступал под градом искрящихся снежков.

Когда он сдался, я весело склонился над ним, чтобы помочь ему встать, и, схватив за запястье, предотвратил последний предательский бросок снежком, который был зажат у него в руке.

– Ну что ж, думаю, теперь мы сможем разгромить гитлерюгенд[22], вышедший в однодневный поход, – заметил он.

Все рассмеялись. На обратном пути в спорткомплекс он сказал:

– Хорошая была битва. Очень веселая, ты согласен?

Спустя несколько часов мне пришло в голову спросить у него:

– А ты думаешь, тебе можно принимать участие в подобных битвах? Ведь твоя нога…

– Стэнпоул говорил что-то насчет того, чтобы я больше не падал, но я очень осторожен.

– Господи, не хватало тебе снова ее сломать!

– Нет, конечно же, я больше ее не сломаю. Разве кость не становится крепче в том месте, где она срослась после перелома?

– Да, наверное.

– Я тоже так считаю. Я даже чувствую, как она становится крепче.

– Думаешь, это можно почувствовать?

– Да, я так думаю.

– Слава богу.

– Что?

– Я сказал, что это очень хорошо.

– Да, конечно. Уверен, что это хорошо.

Тем вечером после ужина Бринкер явился к нам с очередным официальным визитом. К концу учебного года наша комната имела обшарпанный вид места, где два человека слишком долго жили, не обращая никакого внимания на то, что их окружает. Наши койки под красно-коричневыми хлопковыми покрывалами, стоявшие у противоположных стен, были продавлены. Стены, далеко не такие белые, как положено, отражали наши забытые теперь интересы: над койкой Финни были скотчем приклеены газетные фотографии встречи Рузвельта и Черчилля («Это два самых важных старика, – объяснял он, – которые собрались, чтобы придумать, что врать нам о войне дальше»). Я над своей постелью давным-давно пришпилил картинки, которые были призваны явить миру наглую ложь о моем происхождении, – слезливо-романтичные виды плантаторских усадеб, поросшие мхом деревья под луной, лениво извивающиеся между негритянскими лачугами пыльные дороги. Когда меня спрашивали о них, я изображал акцент, свойственный жителям города, расположенного тремя штатами южнее моего родного, и, не утверждая этого прямо, давал понять, что это мое старое родовое гнездо. Но к настоящему времени у меня уже не было нужды в этой живописно-фальшивой самобытности; я обрел ощущение своего собственного реального веса и достоинства, набрался нового опыта и повзрослел.

– Как Чумной? – поинтересовался Бринкер, входя.

– Да, – подхватил Финеас, – я тоже хотел об этом спросить.

– Чумной? Ну, он… он в отпуске. – Однако собственное отвращение к тому, что я вводил людей в заблуждение, уже не давало мне покоя. – По правде говоря, он в самоволке, просто удрал.

– Чумной?! – одновременно воскликнули оба.

– Да. – Я пожал плечами. – Чумной. Он больше не тот крольчонок, которого мы знали.

– Никто не может так измениться, – сказал Бринкер своим недавно приобретенным безапелляционным тоном.

– Бьюсь об заклад, что ему просто не понравилось в армии, – сказал Финни. – Да и чему там нравиться? Какой в ней смысл?

– Финеас, – с достоинством произнес Бринкер, – пожалуйста, избавь нас на этот раз от своих инфантильных лекций о международном положении. – И, обращаясь ко мне, добавил: – Ему просто было страшно там оставаться, да?

Я прищурился, как будто глубоко задумался над ответом, и наконец сказал:

– Да, думаю, можно и так сказать.

– Он запаниковал.

Эту реплику я оставил без ответа.

– У него, наверное, крыша съехала, если он это сделал, – энергично заявил Бринкер. – Держу пари, он просто спятил, да? Вот что случилось. Чумной обнаружил, что армия – это для него слишком. Я слышал о таких парнях. Наступает момент, когда они утром не встают с постели вместе со всеми, а просто лежат и плачут. Спорим, что с Чумным произошло нечто подобное. – Он посмотрел на меня. – Я прав?

– Да. Прав.

Бринкер так энергично, с таким энтузиазмом добивался правды, что я выдал ее ему без особых колебаний. И как только Бринкер ее получил, он разразился причитаниями:

– Черт бы меня побрал! Будь я проклят! Старина Чумной. Тихий добрый Чумной. Безответный старина Чумной из Вермонта. Он же совершенно не приспособлен ни к какой борьбе. Должен же был кто-то понять это, когда он собрался записываться в армию. Бедняга Чумной. Как он себя ведет?