Судебное дело предоставило мне возможность начать все с чистого листа. Я мог избавиться от титула Роха, отбросить ожидания и начать все заново. Однако последние несколько дней доказали, что я не мой отец. Я выбираю путь, который мне уготован, и поэтому я должен встретиться с Томасом Рохом и адмиралом Гипсоном. Я не отступлю, ибо эта битва принадлежит мне. Я должен победить.

Мое будущее не зависит от прихотей других. Я хочу иметь настоящий дом и семью, и я верю, что это достижимо. Конечно, нельзя позволить своей вере погибнуть под тиранией мелких умов, ведь сама надежда зависит не от веры толпы, а от единичной души.

И я надеюсь очень горячо.

Лорелай умоляет меня писать о своих чувствах с прямотой, ибо она знает, что я утаил некоторые чувства от Вас. Хотя я рискую обидеть Вас, я хочу, чтобы Вы знали о моих намерениях и чувствах, которые заставляют меня добиваться своего. Я люблю Вас, Джозефина.

Я любил Вас с того момента, как увидел. После того как узнаю Ваш адрес и закончу это судебное дело, я хотел бы попросить у Вас аудиенции и предложить ухаживания. Наша разлука подтвердила, что моя привязанность – нечто большее, чем простое увлечение. Я скучаю по Вам. Каждое письмо, которое я пишу, напоминает мне о том, что Вы далеко. Мне нужен день с Вами, потом еще один. Мне нужно бесконечное количество последних дней с Вами, потому что ни один из них, что бы мы ни делали, не будет достаточно хорош, чтобы выразить, как сильно я Вас люблю.

Пожалуйста, окажите мне честь и рассмотрите мою просьбу. Я не оставлю надежды, пока не узнаю, разделяете ли Вы мою привязанность. Ради одного мгновения с Вами я буду ждать целую вечность.

Всегда Ваш,

13 августа 1821

Дорогая Джозефина!

Дата суда приближается подобно буре, которая черным шлейфом проносится над болотистыми холмами и все больше приближается к поместью. Я не могу избежать этого надвигающегося шквала. Миссис Данстейбл пометила все календари в доме, чтобы поддержать меня, и настаивает, чтобы повар подавал мой любимый суп для, как она с любовью выражается, поднятия моего израненного боевого духа. Она и Лорелай делают все возможное, чтобы успокоить мои нервы, но они нависают надо мной, как встревоженные родители, постоянно проверяя меня, спрашивая, не нужно ли мне еще чая и дров. Да, я ценю их усилия, но я бы не отказался от меньшего внимания. Они смотрят так, словно видят, что я умираю, но не могут решиться сказать мне об этом.

Лорелай отказывается покидать Кадвалладер до окончания суда. Каждое утро она приходит ко мне в кабинет и помогает разбирать документы, которые мне прислали адвокаты отца. Она считает, что я соберу достаточно доказательств, чтобы выиграть процесс. Хотелось бы мне разделить ее энтузиазм, но только на прошлой неделе я ездил в Ньюкасл и встретился со своим барристером, и он показался мне встревоженным.

Претензии Томаса Роха основаны на слухах. Никто не может доказать мошенничество, а завещание содержит подписи двух свидетелей. Однако, если мой кузен найдет судью, который не любит бастардов, у меня нет никаких шансов. Природа моего рождения кажется большим оскорблением.

Через месяц я войду в здание суда и заявлю о своей правоте. Я не могу сказать, что со мной будет. Я могу только контролировать то, как я на это отреагирую.

Джозефина, я скоро снова напишу Вам. Мой адвокат и барристер хотят встретиться со мной, поэтому завтра я возвращаюсь в Ньюкасл. Молитесь, чтобы они принесли хорошие новости.

Всегда Ваш,

P. S. Я написал в справочную службу две недели назад. Мне ответила женщина по имени мисс Кэтрин Вуд и сообщила, что по адресу Грейт-Пултени-стрит, 11, проживает некая Джозефина де Клэр.

23 сентября 1821

Дорогая Джозефина!

Я был сегодня в суде, и все прошло не так гладко. Я стоял в водовороте гневных голосов, в тесном помещении воняло телами и мочой. Какой-то бедняга намочил брюки, и я понимаю почему. Барристеры размахивали руками, а судья возвышался надо мной. Они задавали вопросы, пока воздух, казалось, не испарился. Я не мог дышать. Я и сейчас не могу дышать.

Завтра собрание соберется вновь, но я боюсь, что мне конец. Томас Рох унаследует имущество отца. Он, должно быть, ненавидит меня, потому что на слушании он отказался признать мое присутствие. Да, кровь гуще воды, но что может быть гуще денег?

Без единого гроша за душой я не могу купить этот домик на берегу моря или сделать Вам подходящее предложение руки и сердца. Мне повезет, если я получу работу, тогда…

Себастьян промаршировал через прихожую с винтовкой, прислоненной к плечу.

– Выглядишь живым, Элиас, – сказал он, похлопывая кузена рукой в кожаной перчатке. Как и все мужчины Дарлингов, он наслаждался ранним утром, особенно когда на улице лаяли гончие.

– Разве мы должны уезжать так рано? – Элиас ерзал в бриджах из черной кожи – одежде, одолженной ему по такому случаю. Он протер глаза и последовал за Себастьяном в вестибюль.

Кадвалладер, казалось, кипел от активности, пока его обитатели готовились к охоте. Из кухонь на нижнем уровне доносился стук ножа миссис Кейперс. Камердинер полировал ружья, а горничная носилась из комнаты в комнату с подносами для завтрака.

– Смею заметить, что вы больше заботитесь о сне, чем о развлечениях, – сказал Себастьян.

– Сон – это мое развлечение. – Элиас ухмыльнулся, его желудок урчал, требуя завтрака. Он принял от дворецкого толстый шерстяной редингот и застегнул его поверх пиджака.

– Обещай, что не будешь занудой. Если будешь жаловаться, я заставлю тебя ощипывать глухаря. – Себастьян схватил Элиаса за плечо и потащил его на крыльцо. У них перехватило дыхание, когда они увидели голубую дымку пейзажа, его паутинки, блестящие от росы. Даже туман, казалось, не решался подняться в этот день.

Элиас вздрогнул и сжал руки в кулаки. Он не должен был ставить себя в такое положение. Энн и миссис Кейперс предупреждали его не выставлять напоказ свою новую дружбу. Они посоветовали ему притвориться больным, чтобы избежать охоты – он так и думал, пока Себастьян не ворвался в его спальню час назад. Каким-то образом он оказался в одежде для верховой езды, его живот был наполовину полон каши.