«Началось!» — подумал Лесков, но в ответ лишь понимающе кивнул, желая тем самым утихомирить расстроенного друга. Вот только он не учел, что «энергетик» немедленно почувствует неискренность.

— Избавь меня, пожалуйста, от своего сарказма! — вспылил Вайнштейн. — Тебя часто выдергивают из постели, если не сказать хуже — прямо из женщины, чтобы проводить какие-то расследования? Нет, я все понимаю, ты обратился ко мне по серьезному делу, и правильно сделал, но и ты должен меня понять: я тоже хочу иметь время на личную жизнь. Не в данном случае, а в целом, на будущее. Я понимаю, что идет война, но я больше не могу так. Это даже не существование, это издевательство!

— Я постараюсь сделать так, чтобы на тебе было меньше нагрузки, — примирительно произнес Дмитрий.

— Так, конечно, можно сделать, но людей тоже нельзя оставлять без помощи. Многие врачи здесь еще недостаточно квалифицированы, многого не знают.

И вот в этой фразе заключался весь Альберт: когда Дмитрий предлагал ему сократить нагрузку, он немедленно пугался за состояние больных и отказывался. А потом уверенно продолжал пилить Лескова за то, что у него совершенно нет личного времени. Далее Вайнштейн погружался в прекрасные воспоминания о том, как раньше он работал всего три раза в неделю, и у него было предостаточно денег, которые он откладывал на свой собственный домик на Кипре.

Однако, выговорившись, Альберт успокаивался и с новыми силами «бросался в бой». Дмитрий уже привык к этим вспышкам и относился к ним довольно спокойно, главное, было идти молча и желательно не думать слишком громко. В моменты своей драмы «энергетик» Альберт становился похожим на антенну, которая улавливала даже самые незначительные частоты, а, значит, не обидеть Вайнштейна своим «сарказмом», «фальшью» и, что еще страшнее — «равнодушием» становилось практически невозможно.

— Вот вы где! — печальный монолог Вайнштейна внезапно оказался прерван возникшим за их спинами Иваном. Парень буквально подлетел к Альберту и схватил его за рукав, словно боялся, что врач сейчас исчезнет. Затем замер, пытаясь отдышаться и наконец выдавить из себя еще какие-нибудь слова.

— Я это…, - начал было Бехтерев, но затем снова прервался, — Твою мать… Всю эту гребаную больницу… Как блоха, обскакал… То на одном этаже вас видели, то на другом…

— Что случилось? — немедленно встревожился Дмитрий.

— Да всё то же… На тему… Вики хочу спросить.

— Послушай, мы сейчас идем на станцию Невского, так что давай поговорим по возвращению, — начал было Лесков, но Иван немедленно перебил его:

— Ну так давайте я с вами схожу, какие проблемы? Что вам там надо?

— Найти одного человека, — ответил Альберт, все еще удивленно глядя на Ивана.

— И…, наверное, можно уже отпустить мой рукав, я никуда не испарюсь.

— А, да, — словно опомнившись, Бехтерев наконец выпустил из пальцев ткань куртки Альберта, после чего добавил:

— А вы что, пешедралом туда намылились?

— Ради нас двоих никто не будет задействовать целый поезд, — ответил Дмитрий.

— Да и вообще лучше не расходовать лишний раз электричество. Неизвестно, сколько еще времени нам придется здесь находиться. Я бы еще голограмму неба отключил, но в совете боятся, что люди начнут возмущаться.

— Да хрен с ним, с этим небом, — отмахнулся Иван. — У меня такой трындец, мужики. Я просто в шоке! Вообще не знаю, что делать… Ты ему уже говорил?

С этими словами блондин покосился на Альберта.

— Еще нет, — отозвался Лесков. — Сам расскажи.

Однако Иван предпочел не рассказывать до тех пор, пока они не вошли в связующий тоннель, ведущий на Владимирскую. Парень боялся, как бы их кто-нибудь не услышал. Он явно был на взводе, причем это была не злость, а скорее отчаяние. И его энергетика еще больше усиливала растущее беспокойство врача, перекидываясь на него мощными волнами.

Чтобы немного отвлечь Ивана от его эмоций, Вайнштейн предложил Дмитрию рассказать о причине их похода на «Площадь Александра Невского». Это помогло: в какой-то момент тоннель затопила отборная русская брань, среди которой цензурными были разве что союзы. То, что ему озвучили всего лишь версию, Ивана не сильно успокоило.

— А с чего ему еще было винтить на другую станцию? — зло воскликнул он. — Еще и весь свой выводок туда заранее перегнал!

— Говорят, он перевелся потому, что ему было неприятно соседство «процветающего», — пояснил Альберт.

— Может, он надеялся, что, открыв люк, позволит «костяным» добраться до меня, — предположил Дмитрий. — А заодно все увидели бы, что толку от меня не сильно больше, чем от остальных. И совет наконец вынес бы мне приговор. Быть может, он думал, что придет только один «костяной»?

— Тогда он конченый дебил! — возмутился Иван. — Его семья жива только благодаря тому, что ты отдал Вайнштейну лекарство.

— Зато другие его близкие погибли в результате отравления ядом, распространение которого я спонсировал, — ответил Дмитрий.

— Что за бред! Ты не знал, что спонсируешь! Я бы тоже вложил бабки в очищение природы, если бы у меня они были в таком количестве. Ты сейчас говоришь так, как будто сам веришь в свою вину.

Лесков промолчал. Он всегда вел себя подобным образом, если заданный вопрос был ему неприятен. Однако Альберт немедленно почувствовал перемену в его эмоциях. Лицо Дмитрия казалось безразличным, но «энергетика» нельзя было обмануть этим внешним спокойствием. Как ни крути, для человека нет страшнее палача, чем он сам, и Лесков не был исключением из этого правила.

Тогда, желая отвлечь от неприятных мыслей уже Лескова, Альберт обратился к Ивану:

— Так что ты хотел обсудить по поводу своей дочери?

— А ты как будто не знаешь? — Бехтерев посмотрел на него так, словно Вайнштейн в чем-то обманывал его с самого рождения.

— Я не совсем понимаю, к чему ты клонишь.

— Как так? Ты же у нас «энергетик», гребаный «Рэд Булл»! Мог бы уж снизойти и рассказать отцу, что его приемный ребенок — неведомое нечто, которое родилось от какого-то там ящероподобного мутанта!

— А, вы все же узнали, — Альберт понизил голос. — Извини, я ни коим образом не хотел тебя расстроить или задеть. Но, видишь ли… я считаю, что о таких вещах ребенок должен сам говорить своим родителям. Не какой-то там посторонний врач или друг, только сам ребенок.

— Да мне плевать, что ты там считаешь! — Иван распалялся все больше. — Прикинь, каково мне было узнать, что моя дочь — полукровка! Я растил ее целых семь лет, а она мне даже не сказала, что какой-то инопланетный урод лазил в мою квартиру, чтобы сказать ей, что она ему на хер не сдалась. Если бы он мне только попался в ту ночь, паскуда…

— Не заводись, — попытался успокоить его Лесков. — Ничего такого страшного не случилось. Вика — «иная», но это не мешает ей оставаться твоим ребенком. В конце концов, не она ли спасла тебе жизнь, уничтожив «костяного»?